— Я могу это сделать, — сказал я себе, но без особой надежды.

«Разумеется, вы можете, — согласился со мной Кеймен. — Какой у вас вес?»

Я весил сто семьдесят четыре фунта — немного потолстел по сравнению с обычными ста пятьюдесятью фунтами[79/68 кг]. Эти цифры возникли перед моим мысленным взором: 174150. Поначалу все красные. Потом пять стали зелёными, одна за другой. Не открывая глаз, я схватил огрызок карандаша и записал их в блокнот: 40175.

«И какой номер вашей карточки социального страхования?» — спросил Кеймен.

Номер возник из темноты, ярко-красные цифры. Четыре стали зелёными, и я добавил их к уже нацарапанным в блокноте. Когда открыл глаза, увидел, что записал: 401759082 — криво, косо, цифры пьяно сползали вниз.

Всё было верно, номер я узнал, но одной цифры не хватало.

«Не имеет значения, — сказал Кеймен у меня в голове. — Кнопочные телефоны — роскошный подарок забывчивым. Если абстрагироваться от всего и набрать первые девять цифр, то десятую вы наберёте правильно без всяких проблем. Это мышечная память».

Надеясь, что он прав, я вновь включил «ЛИНИЮ 1», набрал код Род-Айленда, потом 759–082. Мой палец никаких сомнений не испытывал. Нажал на последнюю цифру и где-то в Провиденсе зазвонил телефон.

— Ал-ло?.. Это… хто?

На мгновение я подумал, что всё-таки ошибся с номером. Голос в трубке раздался женский, но его обладательница была старше моей дочери. Намного. И определённо находилась под действием снотворного. Но я подавил желание пробормотать: «Извините, неправильно набрал номер», — и закончить разговор нажатием соответствующей кнопки. «Голос звучал устало», — сказала Пэм, но, если я сейчас говорил с Илзе, голос звучал не просто устало — моя дочь вымоталась донельзя.

— Илзе?

Не отвечали мне долго. Я уже подумал, что в Провиденсе кто-то бестелесный отключил связь. Вдруг осознал, что потею, да так сильно, что ощущал запах собственного пота, как сидящая на дереве мартышка. Потом до меня донеслись те же слова:

— Ал-ло?.. Это… хто?

— Илзе!

Тишина. Я почувствовал, что она собирается положить трубку. Снаружи ревел ветер и грохотал прибой.

— Мисс Булочка! — завопил я. — Мисс Булочка, не смей класть трубку!

Вот это её проняло.

— Пап… уля? — В разорванном надвое слове слышалось дикое изумление.

— Да, милая… он самый.

— Если ты действительно папуля… — Долгая пауза. Я мог видеть, что она стоит на кухне, босиком (как и в тот день в «Розовой малышке», когда смотрела на рисунок куклы и плавающих мячей), опустив голову, с падающими налицо волосами. Сбитая столку, на грани помешательства. И вот тут я начат ненавидеть Персе даже больше, чем бояться.

— Илзе… мисс Булочка… я хочу, чтобы ты выслушала меня…

— Скажи мне мой ник. — В голосе звучала шокирующая хитрость. — Если ты мой настоящий папуля, скажи мне мой ник.

И я осознал, что если не скажу, она положит трубку. Потому что на неё что-то во действовало. Пудрило ей мозги, давило, опутывало сетями. Только не что-то. Она.

Ник Илзе.

В тот момент я не мог вспомнить и его. «Вы можете это сделать, Эдгар», — заверил меня Кеймен, но Кеймен умер.

— Ты не… мой папуля, — произнесла совсем запутавшаяся девушка на другом конце провода и вновь собралась положить трубку.

«Воспользуйтесь ассоциациями», — спокойно посоветовал Кеймен.

«Разве так, — подумал я, сам не зная почему. — Разве что, если что, если так, раз…»

— Ты не мой папуля, ты — она. — Голос звучал натужно, Илзе словно накачали наркотиками, у неё никогда не было такого голоса. — Мой папуля мёртв. Я видела это во сне. Прощ…

— Раз так! If so! — прокричал я, не тревожась о том, что могу разбудить Уайрмана. Начисто забыв про Уайрмана. — Твой ник — If-So-Girl!

Долгая пауза на другом конце провода.

— А дальше?

Я подумал: «Музыка, скрипичный ключ, клавиши, клавиши пианино…»

— Восемьдесят восемь. Твой ник — If-So-Girl88.

Вновь пауза, долгая-долгая. Казалось, она тянулась целую вечность. Потом Илзе заплакала.

— Папуля, она сказала, что ты мёртв. И я поверила. Не только из-за сна. Потому что позвонила мама и сказала, что Том погиб. Мне приснилось, что тебе стало совсем грустно, и ты вошёл в Залив. Мне приснилось, что подводное течение подхватило тебя, и ты утонул.

— Я не утонул, Илзе. Всё у меня хорошо, уверяю тебя.

Она начала рассказывать, фрагментами, частями, прерываясь на слёзы и отступления. Я понимал, что мой голос подбодрил её, но не излечил. Она оторвалась от реальности, потеряла связь со временем; о выставке в «Скотто» Илзе говорила так, будто это случилось неделю назад, однажды прервалась, чтобы заговорить о подруге, которую арестовали за «подрезание». Произнеся это слово, она дико расхохоталась, словно пьяная или обкуренная. Когда я спросил Илзе, что такое подрезание, она ответила, что это не имеет значения. Сказала, что, возможно, увидела это во сне. Теперь речь её стала более трезвой. Более трезвой… но по-прежнему ненормальной. По словам Илзе, женский голос звучал у неё в голове, но также доносился из сливных отверстий и из унитаза.

В какой-то момент подошёл Уайрман, включил на кухне свет, сел за стол, положил гарпун перед собой. Не произнёс ни слова, только слушал, что говорю я.

Илзе сказала, что начала чувствовать себя как-то странно («жутковато-страшновато» — так она в действительности сказала), как только вошла в квартиру. Поначалу это было только ощущение одурманенности, но скоро к нему присоединилась тошнота… как и в тот день, когда мы попытались исследовать единственную дорогу, уходящую в глубь Дьюма-Ки. Илзе становилось всё хуже и хуже. Женщина обратилась к ней из раковины, сказала, что её отец умер. Тогда Илзе вышла на улицу, чтобы прочистить мозги, но чуть ли не сразу решила вернуться.

— Должно быть, так на меня подействовали рассказы Лавкрафта, которые я прочитала для курсовой работы по американской литературе. Мне постоянно казалось, что кто-то идёт следом за мной. Эта женщина.

Вернувшись в квартиру, она начала готовить овсянку, в надежде, что каша успокоит желудок, но, как только каша начала густеть, тошнота усилилась. Всякий раз, помешивая кашу, Илзе видела в ней что-то страшное. Черепа. Лица кричащих детей. Потом появилось лицо женщины. У женщины было слишком много глаз, сказала Илзе. Женщина-из-овсянки сообщила моей дочери, что я умер, а мама об этом ещё не знает, но когда до неё дойдёт эта новость, она устроит вечеринку.

— Я пошла и легла, — продолжила Илзе с детской интонацией, — и тогда мне приснилось, что женщина права, и ты умер, папуля.

Я подумал, не спросить ли, когда именно позвонила её мать, но сомневался, что она вспомнит, да и значения это не имело. Святый Боже, неужели Пэм не уловила ничего, кроме усталости — особенно после моего звонка? Она оглохла? Не мог же только я слышать это замешательство в голосе Илзе, это изнеможение? Но, возможно, когда звонила Пэм, Илзе была ещё в порядке. Персе, при всём её могуществе, требовалось время, чтобы окончательно подчинить себе человека. Особенно если человек находился достаточно далеко.

— Илзе, у тебя сохранился рисунок, который я тебе дал? С маленькой девочкой и теннисными мячами? Я его назвал «Конец игры».

— Ещё одна странная вещь. — Я чувствовал, что Илзе пытается говорить связно, точно так же, как пьяный водитель, остановленный дорожным копом, всеми силами пытается показать, что он трезвый. — Я хотела вставить его в рамку, но руки до этого не дошли, поэтому прикрепила его канцелярской кнопкой к стене в большой комнате. Ты помнишь, гостиная-кухня. Там я угощала тебя чаем.

— Конечно. — Я никогда не был в её квартире в Провиденсе.

— Где я могла смотреть на него… смотреть на… но потом, когда я вернулась… он…

— Ты собираешься заснуть? Не вздумай заснуть, разговаривая со мной, мисс Булочка.

— Не заснуть… — но голос её слабел.