Но, разумеется, все взгляды приковала к себе Элизабет. Именно ей адресовались эти аплодисменты — даже от новичков, которые понятия не имели, кого видят перед собой. На ней был чёрный брючный костюм из грубой хлопчатобумажной ткани, теперь великоватый для неё, но элегантный. Забранные наверх волосы накрывала тоненькая сетка, сверкающая, как бриллианты, под светом потолочных ламп. На шее на золотой цепочке висел резной кулон из слоновой кости, а на ногах были не синие франкенштейновские кеды, но изящные тёмно-алые лакированные туфельки. Между указательным и средним узловатыми пальцами левой руки торчал золотой мундштук с нераскуренной сигаретой.

Элизабет поворачивала голову то вправо, то влево и улыбалась. Когда Мэри подошла к креслу, Уайрман остановился, давая возможность более молодой женщине поцеловать Элизабет в щёку и что-то шепнуть на ухо. Элизабет выслушала, кивнула. Потом что-то прошептала в ответ. Мэри хрипло рассмеялась, погладила Элизабет по руке.

Кто-то протиснулся мимо меня. Джейкоб Розенблатт, бухгалтер, со слезами на глазах и покрасневшим носом. За ним следовали Дарио и Джимми. Розенблатт опустился на колени у её кресла, суставы хрустнули, как выстрелы из стартового пистолета.

— Мисс Истлейк! Мисс Истлейк, как давно мы вас не видели, а теперь… какой чудесный сюрприз!

— И я рада видеть тебя, Джейк. — Она прижала его лысую голову к своей груди, словно положила на неё очень большое яйцо. — Красивый, как Богарт! — Тут Элизабет увидела меня… и подмигнула. Я подмигнул в ответ, но удерживать счастливую маску на лице удавалось с трудом. Несмотря на улыбку, выглядела Элизабет измождённой, смертельно уставшей.

Я поднял глаза на Уайрмана, и он едва заметно пожал плечами. «Она настояла», — означал тот жест. Я перевёл взгляд на Джека, и тот отреагировал точно так же.

Розенблатт тем временем лихорадочно рылся в карманах. Наконец вытащил книжицу спичек, такую потрёпанную, что, должно быть, она попала в Соединённые Штаты без паспорта через Эллис-Айленд.[157] Раскрыл, оторвал одну спичку.

— Я думала, что курение в общественных зданиях запрещено, — заметила Элизабет.

Розенблатт пожал плечами. Шея его покраснела. Я даже испугался, что голова у него сейчас взорвётся. Наконец он воскликнул:

— На хер правила, мисс Истлейк!

— БРАВИССИМО! — прокричала Мэри, засмеялась и вскинула руки к потолку, вызвав очередной взрыв аплодисментов. Ещё громче захлопали, когда Розенблатту наконец-то удалось зажечь древнюю картонную спичку и поднести огонёк к сигарете: Элизабет уже зажала губами кончик мундштука.

— Кто она, папочка? — спросила Илзе. — Помимо того, что живёт по соседству?

— Если верить газетам, одно время она играла активную роль в культурной жизни Сарасоты.

— Не понимаю, почему это даёт ей право отравлять наши лёгкие сигаретным дымом? — фыркнула Линни. Вертикальная складка вновь появилась меж её бровей.

Рик улыбнулся.

— Cherie, после всех баров, в которых мы побывали…

— Здесь таких баров нет! — Вертикальная складка углубилась, и я подумал: «Рик, ты, конечно, француз, но тебе предстоит ещё многое узнать об этой американской женщине».

Элис Окойн что-то шепнула Дарио, и тот достал из кармана жестяную коробочку с мятными пастилками. Высыпал их себе на ладонь, коробочку протянул Элис. Она передала коробочку Элизабет, которая поблагодарила девушку и стряхнула сигаретный пепел в жестянку.

Пэм какое-то время как зачарованная наблюдала за Элизабет, потом повернулась ко мне.

— И что она думает о твоих картинах?

— Не знаю, — ответил я. — Она их ещё не видела. Элизабет взмахом руки предложила мне подойти.

— Вы познакомите меня со своей семьёй?

Я познакомил: начал с Пэм и закончил Риком. Джек и Уайрман также обменялись рукопожатиями с Пэм и девочками.

— После всех наших телефонных разговоров очень приятно наконец-то увидеть вас вживую, — улыбнулся Уайрман Пэм.

— Взаимно. — Пэм оглядела его с головы до ног. Должно быть, увиденное ей понравилось. Потому что её лицо осветила искренняя улыбка. — Мы сделали всё, чтобы выставка состоялась, не так ли? Он нам жизнь не облегчал, но мы своего добились.

— В искусстве лёгких путей нет, девушка, — прокомментировала Элизабет.

Пэм посмотрела на неё, по-прежнему сияя искренней улыбкой — той самой, в которую я когда-то влюбился.

— Знаете, меня уже давно никто не называл девушкой.

— Для меня вы юная и прекрасная, — ответила Элизабет. Сейчас она ничуть не напоминала ту женщину, что неделей раньше сидела в этом самом инвалидном кресле, ссутулившись, наклонившись вперёд, бормоча под нос что-то нечленораздельное. Пусть выглядела Элизабет крайне измождённой, передо мной был совершенно другой человек. — Но не такая юная и прекрасная, как ваши дочери. Девочки, ваш отец — очень талантливый человек.

— Мы им гордимся, — ответила Мелинда, теребя пальцами ожерелье.

Элизабет ей улыбнулась, посмотрела на меня.

— Я хочу увидеть картины и составить собственное впечатление. Вы не откажете мне в этом удовольствии, Эдгар?

— Буду счастлив, — ответил я, но чертовски занервничал. Какая-то моя часть боялась услышать её оценку. Боялась, что Элизабет может покачать головой и вынести вердикт с прямотой, на которую давал право её возраст: «Изящно… ярко… экспрессивно… но, пожалуй, ничего особенного. Если по большому счёту».

Уайрман уже собрался взяться за ручки кресла, но Элизабет покачала головой.

— Нет, позволь Эдгару, Уайрман. Пусть он устроит мне экскурсию. — Она вытащила из мундштука наполовину выкуренную сигарету — узловатые пальцы двигались на удивление проворно — и загасила в жестянке. — Юная леди права… думаю, мы все надышались этой гадостью.

Мелинде хватило такта покраснеть. Элизабет протянула коробочку Розенблатту, который взял её с улыбкой и кивком. Потом я не раз задавался вопросом (знаю, это ужасно, но — да, задавался): сделала бы она ещё несколько затяжек, если бы знала, что эта сигарета для неё последняя?

Даже те, кто понятия не имел о существовании единственной оставшейся дочери Джона Истлейка, почувствовали, что она — Личность, и человеческая волна, которая хлынула к дверям после громкого вскрика Мэри Айр, двинулась в противоположном направлении, когда я покатил кресло с Элизабет в нишу, где висели «Закаты с…». Уайрман и Пэм шли слева от меня; Илзе и Джек — справа. Илзе иногда бралась за правую рукоять, выправляя курс кресла. Мелинда и Рик держались позади, Кеймен, Том Райли и Боузи — за ними. А уж за этой троицей следовали остальные гости.

Я не знал, удастся ли мне втиснуть кресло в зазор между стеной и импровизированным баром, но у меня получилось, и теперь я толкал его по узкому проходу, довольный тем, что всё остались позади. В какой-то момент Элизабет воскликнула:

— Стоп!

Я тут же остановился.

— Элизабет, вам нехорошо?

— Одну минутку, дорогой… подождите.

Я стоял, она сидела, глядя на картины. Через какое-то время вздохнула.

— Уайрман, у тебя есть бумажная салфетка? — спросила она. Он достал из кармана платок, развернул, передал Элизабет.

— Обойдите кресло, Эдгар, — попросила она. — Встаньте так, чтобы я могла вас видеть.

Бочком я протиснулся между креслом и одним из столов, составляющих стойку бара. Бармен со своей стороны придерживал стол, чтобы я его не перевернул.

— Вы можете встать на колени, чтобы наши лица оказались на одном уровне?

Я смог. Мои Великие береговые прогулки дали результат. Она сжимала в одной руке мундштук (дурацкий и при этом великолепный), в другой — платок Уайрмана. Смотрела на меня повлажневшими глазами.

— Вы читали мне стихи. Потому что Уайрман не мог. Вы это помните?

— Да, мэм.

Разумеется, я помнил. Это было приятное времяпрепровождение.

— Если бы я сказала вам: «Память, говори»,[158] вы бы подумали о человеке — не могу вспомнить его фамилию, — который написал «Лолиту», не так ли?