Он спустился, сначала наступил мне на бедро (больно), потом поставил ногу на одну из пустых пластиковых бутылок. Она затрещала. Наступил на что-то ещё, и это что-то, чвакнув, развалилось, как сломанная погремушка.

— Эдгар, что это было? — Джек чуть не плакал. — Что…

— Ерунда. — Я не сомневался, что он раздавил череп Ади. Бедро Джека задело фонарь. Несколько капель холодной воды упали мне на руку. В металлическом цилиндре что-то ударилось и повернулось. А в голове открылся ужасный чёрно-зелёный (цвета воды в глубинах, куда не проникает свет) глаз. Посмотрел на мои самые тайные мысли в том месте, где злость перекрывает ярость и становится убийственной. Увидел… потом укусил. Как женщина может укусить сливу. Никогда не забуду этого ощущения.

— Осторожно, Джек… места тут — чуть. Как на сверхмалой подводной лодке. Помни об этом.

— Мне не по себе, босс. Лёгкий приступ клаустрофобии.

— Глубоко вдохни. Ты можешь это сделать. Мы скоро выберемся отсюда. У тебя есть спички?

Спичек у него не было. Как и зажигалки. В субботу Джек мог выпить шесть банок пива, но табачный дым не пачкал его лёгкие. Потекли долгие, кошмарные минуты (Уайрман говорит, не больше четырёх, но по моим ощущениям — тридцать, как минимум тридцать), в течение которых Джек вставал на колени, рылся руками среди костей, чуть смещался, снова вставал на колени, рылся. Моя рука начала уставать. Моя кисть начала неметь. Кровь по-прежнему бежала из раны на груди — то ли медленно свёртывалась, то ли не свёртывалась вообще. Но хуже всего дело обстояло с кистью. Чувствительность пропала полностью, скоро у меня создалось впечатление, что я уже и не держу фонарь, потому что видеть его не мог и не чувствовал кожей. А ощущение веса скрадывалось усталостью мышц. Мне пришлось бороться с желанием постучать металлической ручкой по стене, чтобы убедиться, что я по-прежнему держу фонарь, хотя я знал: если постучу, могу его выронить. Появились мысли, что крышка окончательно затерялась среди костей и костных осколков, и Джеку никогда не найти её без света.

— Как там у вас? — крикнул Уайрман.

— Продвигаемся! — ответил я. Кровь капала в левый глаз, щипала, я моргал, чтобы избавиться от неприятных ощущений. Я пытался подумать об Илли, моей If-So-Girl, и пришёл в ужас, осознав, что не могу вспомнить её лицо. — Маленькое приветствие, небольшая державка, но мы этим занимаемся.

— Что?!

— Препятствие! Маленькое препятствие, небольшая задержка! У тебя бананы в ушах, Уайрман?

Ручка фонаря наклонилась? Я боялся, что да. Вода могла бежать по моей кисти, а я бы ничего не почувствовал. Потому что она онемела. А если ручка не наклонилась, и я, пытаясь выправить наклон, только бы все ухудшил?

«Если вода побежит через край, её голова покажется над поверхностью в считанные секунды. И тогда всё закончится. Ты это знаешь, не так ли?»

Я знал. Сидел в темноте с поднятой рукой, боясь шевельнуться. Терял кровь и ждал. Время остановилось, память стала призраком.

— Вот она, — наконец сказал Джек. — Застряла в чьих-то рёбрах. Секундочку… Уже держу.

— Слава Богу, — выдохнул я. — Слава Иисусу. — Я видел его перед собой, тёмный силуэт, стоящий на одном колене между моих расставленных полусогнутых ног, на костях, которые когда-то были частью скелета старшей дочери Джона Истлейка. Я протянул руку к Джеку. — Накрути крышку. Только осторожно, потому что я больше не могу держать фонарь вертикально.

— К счастью, у меня две руки, — отозвался Джек. Одной он обхватил мою, чтобы заполненный водой фонарь не дрожал, второй начал закручивать крышку. Прервался только раз, чтобы спросить, почему я плачу.

— От облегчения, — ответил я. — Продолжай. Доведи дело до конца. Поторопись.

Когда крышка встала на место, я взял у Джека фонарь. С водой он весил меньше, чем с батарейками, но меня это не волновало. Хотелось убедиться, что крышка завёрнута до предела. Вроде бы так оно и было. Я попросил Джека наверху отдать фонарь Уайрману, чтобы проверил и он.

— Отдам, — пообещал Джек.

— И постарайся не сломать другие перекладины. Мне они потребуются всё.

— Для вас главное — перебраться через сломанную ступеньку, Эдгар. А потом мы вас вытащим.

— Ладно, а я никому не скажу, что у тебя лопнули штаны.

Вот тут он даже рассмеялся. Я наблюдал, как его тёмный силуэт поднимается по лестнице. В один момент он высоко задрал ногу, чтобы перебраться через сломанную перекладину. Именно тогда я испугался, потому что мысленным взором увидел, как крохотные фарфоровые ручонки отвинчивают крышку изнутри (да, хоть я и не сомневался, что пресная вода обездвижила её), но Джек не вскрикнул, не свалился вниз, и жуткое видение исчезло. Я смотрел на круг более светлой темноты над головой, до которого Джек и добрался.

Когда он вылез из цистерны, Уайрман крикнул:

— Теперь ты, мучачо.

— Минутку, — ответил я. — Твои подружки ушли?

— Убежали. Полагаю, торопились к отплытию.

— А Эмери?

— Думаю, тебе это нужно увидеть собственными глазами. Поднимайся.

— Минутку, — повторил я.

Я прислонился затылком к склизкой от мха стенке кораллового известняка, закрыл глаза, протянул руку. Тянулся, пока не нащупал что-то гладкое и круглое. А потом два мои пальца скользнули в дыру, практически наверняка в глазницу. И поскольку я не сомневался, что Джек раздавил череп Адрианы…

— Всё закончилось хорошо, насколько такое возможно на этой оконечности острова, — сказал я няне Мельде. — Могила у вас, конечно, не очень, но, возможно, надолго вы здесь не задержитесь, дорогая моя. Могу я оставить себе ваши браслеты? Им скорее всего ещё придётся послужить мне.

Да. Я опасался, что меня ждёт ещё одно испытание.

— Эдгар? — В голосе Уайрмана слышалась тревога. — С кем ты говоришь?

— С той, что действительно остановила её, — ответил я.

И поскольку та, что действительно остановила Персе, не сказала, что просит вернуть браслеты, я оставил их на руке и приступил к тяжкому труду: подъёму на ноги. С брюк на землю посыпались поросшие мхом керамические осколки. Левое колено (здоровое), по ощущениям, раздулось, брючина облепила его. Голова пульсировала от боли, грудь жгло огнём. Казалось, лестница высотой в милю, но наверху я видел очертания Джека и Уайрмана, наклонившихся над краем цистерны, чтобы подхватить меня, когда (если) я окажусь в пределах досягаемости их рук.

Я подумал, что сегодня луна в три четверти, и я не смогу увидеть её, пока не выберусь из этой дыры в земле. Я начал подниматься.

Луна, большая и жёлтая, поднялась над восточным горизонтом, осветив густые джунгли, отделявшие южную оконечность острова, и позолотив обращённую на восток сторону разрушенного особняка Джона Истлейка, где он когда-то жил с домоправительницей и шестью дочерьми… полагаю, жил достаточно счастливо, пока падение Либбит с возка не изменило всю их жизнь.

Луна также позолотила долго пробывший в воде, поросший кораллами скелет, который лежал на куче сорняков и лиан. Их выдрали Уайрман и Джек, когда очищали крышку цистерны. И когда я смотрел на останки Эмери Полсона, на ум пришли шекспировские строки, и я не удержался, продекламировал их: «Отец твой спит на дне морском… кораллом кости станут».[195]

Джека начало трясти, словно задул сильный холодный ветер. Он даже обхватил себя руками. Наконец он осознал, что нам грозило.

Уайрман наклонился. Поднял одну тонкую откинутую руку. Она беззвучно развалилась на три куска. Эмери Полсон пробыл в воде долго, очень долго. Сквозь решётку рёбер торчал гарпун. Уайрман вытащил его, для этого ему пришлось выдёргивать наконечник из земли.

— А как вы не подпускали к себе этих близняшек-из-ада? Когда остались с разряженным пистолетом? — спросил я.

Уайрман сделал выпад, держа гарпун, как кинжал. Джек кивнул.