Когда смысл сказанного дошел до Лоррейн, у нее перехватило дыхание.

– Да, – оборонялась я, – мы занимались любовью, и в постели он был великолепен. Я знаю, что это шокирует тебя, но, пожалуйста, не суди меня, Лоррейн. Он подарил мне ощущения, которые не мог дать Стюарт. Я не ищу оправдания моим поступкам, но знаешь, в каком-то смысле я даже рада, что все это произошло. Моя жизнь была сплошной скукой, я чувствовала себя совсем старухой, а этот роман, пусть он был и против правил, заставил меня вновь поверить в себя.

– Я заметила, – сказала Лоррейн. – У тебя с самого Рождества очень довольный вид. Лишь иногда тебя что-то тревожило, а так ты вся сияла, и глаза у тебя сверкали, как у влюбившейся девчонки.

– Ричард напомнил мне, как это прекрасно – быть влюбленной. Не думаю, что я была влюблена в него, просто я чувствовала себя влюбленной – это не дающее дышать возбуждение, разливающееся в желудке, это заставляющее трепетать предчувствие, что с тобой вот-вот случится что-то хорошее… Я не могу описать это, но со Стюартом я никогда не ощущала ничего подобного. Разумеется, ведь, когда я встретила Стюарта, я пыталась произвести на него впечатление такой зрелой, такой взро-о-ослой… – Я помедлила, раздосадованная, что Лоррейн расхохоталась, но потом и сама присоединилась к ней. – В любом случае, все удовольствие и все веселье я прохлопала. Влюбиться должно быть весело, но потом, после, я поняла, что по-настоящему-то люблю Стюарта. Это – неброская, устойчивая любовь, она – как свет, который горит всегда, излучая теплое сияние. Ричард же – яркая, сверкающая, ослепительная вспышка, которая не может продолжаться вечно. Я больше начала ценить Стюарта, начала понимать, как он добр ко мне, как я обязана ему и как сильно его люблю. Не знаю, смогу ли я объяснить тебе, а тем более Стюарту, но мне кажется, что именно благодаря этим событиям я поняла, как люблю его, но мне потребовалось время, чтобы осознать это.

Слезы душили меня, но я кое-как сумела рассказать Лоррейн все остальное – как Стюарт выставил меня из дома.

– Ох, Андреа, Стюарт любит тебя. Я уверена, он простит… – Тень беспокойства скользнула у нее по лицу. – Но он такой чувствительный человек; представить себе не могу, чтобы он все это забыл, – заявила она.

Я хотела было возразить, но прикусила язык: у меня самой было такое же чувство – Стюарт никогда не сможет простить меня.

Позже, в этот же день, я провела пару часов с Келли, благо ее колледж был неподалеку. Я подумала, что она должна хоть в общих чертах знать о ситуации, которая сложилась дома.

– Я поживу несколько дней у Лоррейн. Это нужно для того, чтобы мы с папой немножко поостыли.

Я надеялась на это.

– А я чувствовала, что дома что-то неладно. Я поняла это, когда была там на весенних каникулах, – сказала она мне.

– Ну, все уляжется, родная, не расстраивайся ты так.

Это было хорошо сказано, и я надеялась, что она не заметит мою неуверенность. Уляжется. Как? Стюарт не изменит своего решения, и я, к стыду своему, должна признать, что он будет абсолютно прав. Я вела себя недостойно, так что сердиться у него есть все основания. Не представляю, как это все уляжется.

– Правда, дорогая, все будет хорошо, вот увидишь.

Я вспомнила, что в пятницу утром позвонила Дженис, сообщив ей, что на несколько дней вернулась в Оуквиль.

– Это из-за отца?

– Да нет, с ним-то все вроде бы в порядке. Нет, просто… В общем, расскажу, когда увидимся.

Мы договорились пообедать вместе в воскресенье, и воскресный полдень застал нас, сидящих на камнях в Пойнте и хихикающих, как подростки. Я захватила с собой набитый сандвичами и фруктами охладитель, а Джен – целую упаковку баночного пива и немного вина в отдельной сумке.

– Мне не выразить словами, как здорово быть здесь, с тобой, Джен, – проговорила я, а вернее, попыталась проговорить с полным ртом, за обе щеки уплетая бутерброд из поджаренных до аппетитной корочки итальянских хлебцев.

Когда моя мама готовит сандвичи, то уж на совесть.

– Как в старые добрые времена, правда? – спросила Джен.

– А они действительно были добрые?

– Для меня – да. Я была на седьмом небе: у меня был Майк, передо мной было блестящее, яркое, сияющее будущее. Сегодня мне уже не нужен Майк, и будущего у меня нет – одна тусклая, мрачная вереница дней.

Она устремила взгляд куда-то поверх реки, начисто забыв про стоящее на коленях пиво.

– Джен, ты должна чем-нибудь заняться. Не можешь же ты так жить день за днем до самой смерти, как зомби? Все перемелется, все преходяще, дорогая, и ты должна с этим смириться. Я не могу смотреть, как ты убиваешься и терзаешься из-за этого…

– Анди, я не хочу портить себе пикник. Давай поговорим лучше о тебе и о Стюарте. Везет же тебе, девка!

– Ха! День на день не приходится. В настоящий момент все далеко не безоблачно, и винить мне в этом, кроме себя, некого. Помнишь Ричарда Осборна?

– Он был на вечере встречи выпускников в прошлом году?

– В том-то и дело, что был, и именно тогда все началось. Короче, Джен…

Я вкратце обрисовала ей создавшееся положение, упомянув, что благодаря своей глупости и самонадеянности я вот тут, в Оуквиле, одна, и теперь гадаю, что меня ждет в будущем.

– Стюарт образумится, Анди, он же с ума сходит от тебя. Увидишь. Знаешь, – продолжала она, – я никогда бы не рассказала тебе о своей жизни, если б не чувствовала, что и у тебя что-то не так. Я рада, что ты рассказала мне про вас с Ричардом. Хоть я и ощущаю себя предательницей, но теперь могу тебе сообщить – я оставила Майка. Он об этом пока не знает, а узнает только на следующей неделе, когда вернется домой. Не ведаю, что он запоет, но мне уже все равно – я от него далеко. Думала, родители меня не поймут, а они поддержали. Мама даже сказала, что рада, что я от него ушла: было, мол, в нем что-то такое, что ей никогда не нравилось.

Сидя плечом к плечу на камне под полуденным солнцем, мы покончили с нашими запасами – две женщины средних лет, у которых очень смутное будущее, но которые смотрят на него по-своему оптимистично.

– Мы с тобой откроем книжную лавку, – предложила я, и мы обе так и грохнули смехом, – на новом рынке. Две старые разведенные приятельницы держат вместе книжный магазин. Смех!

Жизнь Джен могла только улучшиться, а я хоть и сидела сейчас в глубокой-глубокой луже, просто не верила, не в силах была поверить, что когда-нибудь и мои дела пойдут на лад.

Назавтра, спустя пять долгих дней после того, как Стюарт попросил меня уйти, и спустя десять дней после операции, я отправилась навестить отца – в последний раз, как потом выяснилось.

Он хорошо выглядел и хотел поговорить.

– Завещание… Я написал его несколько лет назад, – произнес он, да так тихо, что я едва слышала.

– Хорошо, папа, это очень хорошо, – ответила я, похлопывая его по руке и кося взглядом на медсестру. – У тебя еще будет время изменить его, когда ты выйдешь отсюда.

– Дом, Андреа… Она любит это место, но он слишком велик для нее одной…

Он умолк, отдыхая, и я воспользовалась моментом, чтобы вставить несколько слов, пытаясь сохранить шутливую манеру:

– Что это за разговоры, папа, или ты впал в послекризисную депрессию? Доктор говорит, что у тебя все в порядке, через недельку будешь дома. Мама так хлопочет по случаю твоего возвращения – стряпает, моет, чистит, чтобы все блестело как зеркало. И вы опять станете теми влюбленными голубками, какими были всегда.

– Влюбленные голубки… – Я уловила его слабую улыбку. – Это напоминает мне… Мне не понравилось… Стюарт приходил проведать меня один, и вечером, ты – одна, и днем… Совсем не похожи вы что-то на влюбленных голубков.

Итак, Стюарт приходил навестить моего отца по собственной воле. Вообще-то они всегда ладили между собой, но мне было приятно узнать, что Стюарт действительно обеспокоен здоровьем отца, что это не простой визит вежливости из желания не упасть в глазах моих родителей. В свете того, что между нами произошло, я думаю теперь, что недооценила Стюарта – я не ожидала, что он придет к отцу в больницу. Как много оказывается я не знала о Стюарте.