– С нашей помощью?
– Разумеется, сэр. Такова была политика вашего предшественника, сэр, мистера Брадфорда, а он получал приказы от кого-то из Белого дома. А что, сэр, у Гусмана какие-то неприятности?
– Это я как раз и пытаюсь выяснить, – сказал Дикерсон. – Только что мне позвонили из дома Гусмана.
– Сам Гусман, сэр?
– Нет, один парнишка. Он сказал, что звонил из телефонной будки. Разумеется, мы прослушиваем тот телефон. По крайней мере, мой предшественник установил там подслушивающее устройство, а у меня все никак руки не доходят, чтобы убрать его оттуда.
– И что сказал этот парнишка? – спросил Блэйк.
– Он хотел поговорить с тобой. Очевидно, один из твоих информаторов. Я сказал, что тебя нет на месте и что он может оставить свое сообщение мне.
– Мне не хотелось бы выглядеть невежливым, сэр, но никому не разрешается разговаривать с информаторами, кроме самих агентов.
– Если этот агент находится на месте. Почему ты не носишь с собой бипер?
– Я ношу, сэр, – сказал Блэйк. – Но я как раз покупал себе новый бипер. Дело в том, что «Фонсвифт» не записывал оставленные мне сообщения, и я решил перейти на «Фонотел». Наверно, Хуанито как раз и позвонил в тот момент, когда я на короткое время остался без бипера.
– Он не назвал своего имени, – сказал Блэйк.
– Наверняка это Хуанито, племянник Гусмана. Это мой единственный источник в доме. Не могли бы вы сказать, сэр, что он вам сообщил?
– Он сказал, что его дядя только что получил очень странное письмо. От какой-то группы, которая называет себя Охотничьим комитетом. Они сообщили Гусману, что тот избран Жертвой в какой-то там Охоте. Блэйк, ты что-нибудь об этом знаешь?
– Я слышал про Охотничью корпорацию, сэр.
– Какая-то воинствующая организация?
– Не совсем так, сэр. Они считают себя либералами, выступающими за легализацию убийства. Представители так называемого крайне левого анархистско-либерального движения в поддержку законного убийства. По крайней мере, у меня такие сведения. Если они, конечно, вообще существуют.
– Так существуют они или нет?
– Может быть, и нет. Сама мысль, что существуют какие-то Охотники, многим кажется просто бредовой. Но когда-то и существование мафии тоже ставили под сомнение. Кто мог представить себе кучку каких-то сицилийцев-деревенщин, контролирующих все крупнейшие профсоюзы в Соединенных Штатах, порты, грузовые перевозки, не говоря уже об игорном бизнесе и проституции? Кто мог поверить, что они заключали сделки с правительством США во время высадки союзников в Сицилии во время Второй мировой войны?
– Значит, ты думаешь, к Охотникам стоит относиться серьезно?
– Я уверен в этом, сэр. Те представители правоохранительных органов, которые утверждали, что мафии не существует, давно уже уволены на пенсию. Они показали себя неспособными к перестройке мышления.
– Как додо, – сказал Коэлли.
– Что? – переспросил Дикерсон.
– Вымершая птица, – смущенно ответил Коэлли, как ученик, которого застали за неподобающим занятием. – Я думаю, тут уместна подобная параллель.
Дикерсон посмотрел на Блэйка – тот пожал плечами.
– Коэлли не силен в аналогии, но он у нас самый лучший оперативник.
– Я в этом ничуть не сомневаюсь, – сказал Дикерсон. – Итак, представим себе, что Охота действительно существует, хотя и нелегально, и что эти Охотники, кем бы они там ни были, действительно послали наемного убийцу, чтобы покончить с Гусманом. Но мы же не хотим, чтобы Гусмана убили, не правда ли, Блэйк?
– Абсолютно правильно, сэр. Нам необходимо продолжать снабжение контрас оружием. Они, конечно, ублюдки, но это наши ублюдки. И лучше всего снабжать их через Гусмана. Таким образом нам не надо создавать собственные группы контакта с партизанами и самим сбрасывать грузы в сельве. Мы покончили с такой практикой после фиаско в 1986 году, если вы помните, сэр.
– Конечно, помню, – ответил Дикерсон. – Я с самого начала был против такой практики.
– Я тоже, сэр, – сказал Блэйк. – Все это произошло из-за ошибок вашего предшественника, который неправильно понял чьи-то указания из Белого дома. Но такого больше не повторится. Самое главное для нас в настоящее время – не упустить Никарагуа и вообще не оступиться в Центральной Америке. Мы будем выглядеть очень глупо, если в день победы в столице Никарагуа окажется не наш кандидат.
– Мне об этом никто не говорил, – сказал Дикерсон. – Почему мне никто не прояснил обстановку заранее?
– Не было необходимости прояснять вам обстановку заранее, – сказал Блэйк.
– Но ведь я окружной директор!
– А вы знаете, сколько окружных директоров за последние десять лет оказались двойными агентами?
– Блэйк, если ты хочешь сказать…
– Ни в коем случае, сэр! Я просто хотел указать на то, что в последнее время отмечены случаи утечки важной информации, и теперь все данные сообщаются только тем, кому об этом полагается знать.
– Ладно. Ситуация постепенно проясняется. Наше оружие уходит партизанам через Гусмана.
Блэйк сделал движение головой, которое можно было принять за кивок.
– И в этот раз ожидается отправка довольно большой партии.
Теперь Блэйк два раза моргнул, что можно было посчитать за знак согласия.
– Но теперь в деле оказался замешан какой-то Охотник, – заметил Блэйк.
– Все указывает именно на это, – согласился Дикерсон.
– Раз вы прибыли сюда из Вашингтона, – сказал Блэйк, – то, может быть, в курсе нашей новой политики по отношению к Охоте?
– Может быть, – сказал Дикерсон.
Ему не хотелось признаваться, что он ни разу не видел своего нового шефа и даже не знал, как того зовут. Он лишь несколько раз получал от него инструкции по телефону, и то лишь после обмена сложными кодами, меняющимися каждый день. Дикерсон несколько секунд не мигая смотрел на Блэйка, и агенту стало не по себе. Наконец он сказал:
– Блэйк, ты ведь причисляешь себя к старой гвардии, воспитанной на идеологии, правда?
– Думаю, вы можете считать меня идеологическим агентом, – ответил Блэйк. – Да, у меня есть свои принципы, но я действую очень гибко. Действовать согласно обстановке – вот мой девиз!
– Очень хорошо. Именно поэтому ты до сих пор на службе. Все вокруг постоянно меняется.
– Да, сэр.
– Меня сюда направили из Вашингтона. Я могу кого угодно набирать в свой отдел и могу кого угодно уволить.
– Да, сэр.
– Запомни, Блэйк, никакая идеология нам тут не нужна. По крайней мере при этой администрации. Думаю, что раньше ты хорошо работал, хотя меня это абсолютно не интересует. Все было связано с идеологией, в которой мы больше абсолютно не заинтересованы. Так что больше никакой идеологии, понятно? У нас теперь другие принципы.
– Да, сэр. А какие это другие принципы?
– Новая администрация заинтересована в прагматизме и финансовой самоокупаемости.
– Простите, сэр?
– Чем бы мы ни занимались – я имею в виду все федеральные учреждения, – нужно приносить прибыль.
– Это понятно.
– И чем больше мы будем стараться, тем больше у нас будет прибыли.
– Конечно, сэр. Я полностью согласен с нашими новыми принципами. Я всегда верил в то, что финансовая ответственность – единственная дорога к счастью.
– Наше агентство тоже должно приносить прибыль.
– Разумеется. Это секретная директива, не так ли? Я просто хочу быть уверен, что понял вас абсолютно правильно. Я вполне готов работать в таких условиях. К тому же, честно говоря, у нас уже случались подобные прецеденты. Я работал на прибыль и при старой администрации, по крайней мере некоторое время.
– Может, ты и работал, – заметил Дикерсон, – но не в таком масштабе, в каком мы собираемся работать теперь. Теперь целесообразность любой операции будет определяться лишь объемом вероятного дохода.
– Что вы хотите, чтобы я сделал с Охотником?
– Узнай, кто он такой, держи его под наблюдением, но не трогай. По крайней мере до тех пор, пока не получишь инструкции на этот счет.
