— Джеймс придерживается мнения, что вы считаете, что преступление совершено кем-то из домашних. Я могу сказать только одно: вы ошибаетесь.

— Я не хотел бы ошибиться, — ответил Пуаро. — Это, как вы говорите, — не мое métier[32]?

— Я располагаю достаточно ясными фактами, полученными от Джеймса и от других, — продолжала Каролина, не обращая внимания на замечание Пуаро.

— И насколько я понимаю, из домашних только двое могли сделать это. Ральф Пэтон и Флора Экройд.

— Моя дорогая Каролина…

— Не перебивай меня, Джеймс. Я знаю, о чем говорю. Паркер встретил ее у внешней стороны двери, не так ли? Он не слышал, как ее дядя пожелал ей спокойной ночи. Именно в этот момент она и могла убить его.

— Каролина…

— Я не говорю, что она это сделала, Джеймс. Я говорю, что она могла бы сделать. На самом же деле, хотя Флора и похожа на всех этих современных молодых девушек, которые не почитают старших и думают, что знают все на свете, я нисколько не сомневаюсь, что она не смогла бы убить и цыпленка. Но дальше. У мистера Реймонда и у майора Бланта есть алиби. У миссис Экройд — алиби. Даже у той женщины, у Рассел, оно, кажется, есть. И хорошо, что оно у нее есть. Кто остался? Только Ральф и Флора! И что бы вы ни говорили, я не поверю, что Ральф Пэтон убийца. Мальчишка, которого мы знаем всю жизнь.

С минуту Пуаро молчал, следя за завитушками дыма, поднимавшегося от его сигареты. Потом он, наконец, заговорил. Он заговорил каким-то далеким мягким голосом, производившим странное впечатление. Это было непохоже на его обычную манеру.

— Давайте возьмем человека — самого обыкновенного человека, у которого об убийстве нет даже помыслов. Но где-то в глубине его души таится некая склонность к слабоволию. Ничто ее не затрагивает, и она себя не проявляет. Может быть, она никогда и не проявит себя, и человек уйдет в могилу честным и всеми уважаемым. Но, предположим, что-то случилось. Он попадает в затруднительное положение… или даже не это. Он случайно узнает какую-то тайну, тайну, от которой зависит чья-то жизнь или смерть. Первое его побуждение — рассказать об этом, честно выполнить свой долг гражданина. И тогда проявляет себя его склонность к слабоволию. Он видит, что можно получить деньги — большие деньги. А деньги ему нужны, он их жаждет. И это так легко. Чтобы получить их, ему ничего не нужно делать. Ему нужно всего лишь молчать. Это начало. Но страсть к деньгам растет. Ему нужно все больше и больше! Он опьянен тем, что у его ног открылся золотой рудник. Он становится жадным и в своей жадности перехитряет сам себя. На мужчину можно оказывать любое давление, но с женщиной нельзя заходить слишком далеко. Потому что в женском сердце живет большое желание говорить правду. Сколько мужчин, обманывающих своих жен, благополучно уходят в могилу, унося свой секрет с собой! И сколько женщин, обманувших своих мужей, разбили себе жизнь, бросив свою тайну им в глаза! На них оказывали слишком большое давление. В какой-то безрассудный момент (о котором они потом пожалеют), они отбрасывают всякое благоразумие, рассказывают с очень непродолжительным для себя удовлетворением правду и попадают в западню. Я думаю, что так было и в этом случае. Склонность к слабоволию была слишком большой. И получилось так, как в вашей пословице о смерти курицы, что несла золотые яйца. Но это еще не конец. Человеку, о котором мы говорим, стало грозить разоблачение. Он уже не тот, каким был, скажем, год назад. Его моральный облик изменился. Он в отчаяньи. Он старается выиграть битву, которую давно уже проиграл, и для этого готов использовать любые средства, так как разоблачение грозит ему гибелью. И дело решает удар кинжала!

С минуту он молчал. Казалось, в комнате витало его заклинание. Я не могу даже попытаться описать то впечатление, какое произвели его слова. В его безжалостном анализе и в жесткой силе прорицания было что-то такое, что вызвало у нас обоих страх.

— Потом, — продолжал он мягко, — когда с кинжалом будет покончено, он снова станет самим собой — нормальным, добрым. Но если возникнет необходимость, он снова нанесет удар.

Каролина поднялась, наконец.

— Вы говорите о Ральфе Пэтоне, — сказала она. — Может быть, вы правы, может быть — нет, но вы не должны приговаривать человека, не выслушав его.

Резко зазвонил телефон. Я вышел в холл и снял трубку.

— Что? Да, доктор Шеппард говорит.

С минуту или две я слушал, потом кратко ответил. Повесив трубку, я вернулся в гостиную.

— Пуаро, — сказал я, — в Ливерпуле задержали человека. Его зовут Чарльз Кент. Полагают, что он и есть тот неизвестный, который в пятницу вечером приходил в Фернли. Меня просят немедленно приехать в Ливерпуль и опознать его.

Уже через полчаса Пуаро, инспектор Рэглан и я находились в поезде по пути в Ливерпуль. Инспектор был явно взволнован.

— Мы можем ухватиться за ниточку, ведущую к той части дела, которая касается шантажа, если не большего, — заявил он, ликуя. — Судя по тому, что я услышал по телефону, этот парень порядочный грубиян. И «дурман» употребляет. Нам, наверное, будет нетрудно добиться от него, что нам нужно. А если будет хоть тень мотива для убийства, то, вероятно, Экройда убил он. В таком случае, почему скрывается молодой Пэтон? В общем, в этом деле пока полная неразбериха. Между прочим, месье Пуаро, вы были совершенно правы в отношении тех отпечатков пальцев. То были отпечатки самого Экройда, и у меня была такая мысль, но я отверг ее как маловероятную.

Я улыбнулся. Уж очень явно инспектор Рэглан старался сохранить свой престиж.

— А этот человек, — спросил Пуаро, — он еще не арестован?

— Нет, задержан по подозрению.

— А что он рассказал о себе?

— Ценного мало, — ответил инспектор с усмешкой. — Осторожная птичка! Много брани, но очень мало того, что нам нужно.

Я удивился, когда по прибытии в Ливерпуль увидел, с каким шумным одобрением там встретили Пуаро. Встречавший нас полицейский надзиратель Хейс когда-то очень давно расследовал вместе с Пуаро несколько дел и явно преувеличивал его способности.

— Ну, если с нами месье Пуаро, мы долго не задержимся с этим делом, — сказал он весело. — А я думал, что вы ушли на покой месье.

— Это верно, мой славный Хэйс, — ушел. Но как утомительно отдыхать! Вы себе не представляете, как однообразно день сменяет день.

— Очень возможно. Значит, вы приехали взглянуть на нашу находку? А это доктор Шеппард? Как вы думаете, сможете опознать его, сэр?

— Я не очень уверен.

— Как вам удалось задержать его? — спросил Пуаро.

— У нас имелось описание. Оно было и у нас, и в прессе. Признаться, это было нетрудно. У парня американский акцент, к тому же он не отрицает, что находился в тот вечер возле Кингс Эббот. Он все спрашивает, какого черта нам от него нужно. Говорит, что он еще посмотрит, прежде чем отвечать на вопросы.

— Вы разрешите и мне взглянуть на него? — спросил Пуаро.

Полицейский надзиратель понимающе прищурил один глаз.

— Я рад, что вы приехали, сэр. Вы можете делать все, что вам угодно. Недавно о вас спрашивал инспектор Джеп из Скотланд Ярда. Он говорил, что вы неофициально принимаете участие в расследовании этого дела. Где скрывается капитан Пэтон, сэр, вы можете сказать мне?

— Сомневаюсь, что это было бы разумным при данном положении дел, — ответил Пуаро, а я закусил губу, чтобы не улыбнуться.

Маленький человечек действительно делал это очень хорошо.

Вскоре разговор был окончен, и нас повели к задержанному. Это был молодой парень, я бы сказал, двадцати двух — двадцати трех лет. Высокий, тонки л, со слегка подрагивающими руками и признаками значительной силы, которая, однако, в какой-то степени уже отцвела. Волосы его были темные, а глаза голубые и хитрые, они избегали смотреть прямо. Меня все время не покидало ощущение, что в человеке, которого я тогда встретил, было что-то мне знакомое, но если это был он, то я совершенно ошибся: ни единой чертой не напоминал он мне кого-либо из моих знакомых.