— Пока нет результатов медицинской экспертизы, время гибели несчастной всего лишь предположение. По правде говоря, я думаю, что сержант грамотно ведет следствие: он вспомнил о том, что в четырех милях отсюда располагался военный лагерь. Боюсь, что какой-то лихой солдат жестоко обошелся со своей подружкой, в один прекрасный день убив ее. Прискорбно, что злодей захоронил труп в наших владениях, и еще весьма сомнительно, удастся ли полиции установить личность погибшей.

Среди ночи Барнаби тихо спросил Эмму:

— Ты не спишь?

Его чувственный голос всегда завораживающе действовал на жену, но на сей раз этого не произошло.

— Нет, — более чем сухо ответила ему Эмма. Барнаби обнял жену:

— Может быть, принести тебе чашку чая или еще что-нибудь успокаивающее?

— Благодарю. Мне хорошо. — Разумеется, это было не так. По ее щекам текли слезы; слава богу, Барнаби не видел их в темноте. Эмму оскорбило, что, невзирая на печальное событие, муж хотел ее ласк.

— Дорогая, ты проявила сегодня завидную выдержку. Я горжусь тобой. Луиза рассказала мне, как ловко ты успокоила детей; ты была просто великолепна!

— Мне удалось вернуть детям покой, только солгав им, — покаялась Эмма. Подумав, она все же сказала: — Девочки решили, что найден прах их матери.

— Жозефины?! — голос изумленного Барнаби дрогнул. — Но конечно… о боже, конечно… — Он не сразу овладел собой. — Но я так и не понял, почему ты солгала детям?

— Мне пришлось сказать близнецам, что их отец связался с адвокатом Жозефины и надеется со дня на день получить от нее весточку. Но ведь ты этого не сделал?

— Нет, не сделал. Извини. Я подумал, что звонить старому мистеру Квантрилу — значит попусту тратить время. Он давно обещал тотчас известить меня, если что-нибудь узнает о Жозефине. — Барнаби бережно сжал ее тонкие запястья; она не в силах была противиться его трепетному прикосновению. — Но клянусь, завтра я свяжусь с ним.

— Не слишком ли поздно? — непроизвольно вырвалось у Эммы.

Она лежала, не шелохнувшись, ужасаясь тому, что столь кощунственная мысль могла возникнуть в ее сознании. В то же время она понимала, рано или поздно выскажет Барнаби свои подозрения. Этот жуткий истлевший скелет, выкопанный из промозглой, сырой земли… черные волосы — и больше ничего, что поддавалось бы исследованиям криминалистов.

Когда-то — теперь уже казалось, что в незапамятные времена — Барнаби подарил ей камею — любимое украшение своей матери — и сказал, что семейная реликвия по праву принадлежит его новой жене. Но у Барнаби имелась до этого другая, первая, жена, которая и должна была наследовать антикварную брошь.

Барнаби отодвинулся на край широкой постели. Эмма ощутила, что он по привычке приподнялся на локте. Она подумала, что его мужественное красивое лицо напоминает сейчас мраморный лик прадедушки Корта, высокомерный, чуждый сочувствию и состраданию.

— Сегодня вечером, — промолвил муж, — полиция допрашивала не только Дадли, Руперта и меня, но и миссис Фейтфул, Ангелину и Вилли. Их интересовало, жила ли в Кортландсе около двух лет назад девушка в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Мы единодушно ответили, что нет. Всю войну и вплоть до последнего времени вела дом миссис Фейтфул, и только год назад, когда ей трудно стало одной справиться с большим хозяйством, появились слуги: Ангелина и Вилли. Дадли, как тебе известно, ярый противник прекрасного пола, особенно молодых и привлекательных девушек. Женская красота приводит его в смятение. Возможно, поэтому он так расположен к мисс Пиннер: уж ее-то привлекательной при всем желании не назовешь.

— Следовательно, единственная женщина, которая обитала в Кортландсе, была твоя законная жена, — раздумчиво сказала Эмма, словно решала сложную логическую задачу. — Жозефина Корт…

— Полиция, — невозмутимо продолжал Барнаби, словно его не прерывали, — убеждена в реальности своей первоначальной версии. Девушка, скорее всего, была случайной знакомой одного из солдат, стоявших в расположенном неподалеку военном лагере; случайная связь привела легковерное юное создание к трагедии. Следствие зайдет в тупик, если специалистам не удастся установить личность погибшей, а это весьма сомнительно, так как улики ничтожные; думаю, наша Марлен или Ширли — вероятнее всего будет похоронена в безымянной могиле. На ней не было драгоценностей, даже грошового колечка, которые помогли бы криминалистам. Последняя надежда — зубы. Медэксперт уже занялся ими.

Барнаби встал с кровати.

— Куда ты собрался?

Он зажег свет на ночном столике:

— Я чувствую, что все равно не засну.

При тусклом свете его лицо показалось Эмме старым, мрачным, изборожденным тонкой сетью морщин. Должно быть, он выглядел именно так, когда Жозефина… — Эмма была не в силах завершить эту чудовищную мысль; ей хотелось распахнуть объятия и прижать мужа к себе.

Но теперь уже было слишком поздно. Между ними стояло — неужели навсегда? — невысказанное подозрение. Но в глубине души Эмма верила в доброту и порядочность Барнаби Корта. И ничто ее не переубедит, какими бы неопровержимыми вдруг ни оказались обстоятельства насильственной смерти молодой женщины.

— Ты зря умалчивал о важных событиях, — в сердцах упрекнула Эмма своего мужа. — О том, что Сильвия провела здесь Рождество, а тут еще это шутовское лицо, которое увидела в окне мисс Пиннер, и другие «чудеса» из области болезненной фантазии.

— Дорогая, писателем надо было стать тебе, а не мне. Только творческой личности дано объединять в одно целое грезы и реальность.

Но бренные останки незнакомки не были фантазией. Об этом не переставала думать Эмма, лежа одна в темной спальне. Бедное доверчивое существо, неоплаканное, не похороненное по обряду. Ей в голову пришли строчки из Катулла, давно умершего великого поэта из Вероны, обращенные к погибшей возлюбленной: «Сном одиноким ты спишь, нескончаемым и непробудным» и еще: «только бы вынести ночь…» Бедная жертва, оставшаяся безымянной в долгой, длиной в два года ночи…

* * *

Утром Луиза, убежденная во всеобщем интересе к своей персоне, объявила, что всю ночь не смыкала глаз; не потому, что в ее комнате, куда она храбро возвратилась, произошло опять нечто загадочное — сердобольная гувернантка была потрясена и опечалена драматической судьбой несчастной девушки, ставшей жертвой неизвестного убийцы. Она едва дотронулась до завтрака. Мегги и Дина, как назло, вовсю разошлись, изощряясь в дерзких шалостях; это была обычная реакция детей на пережитую ими депрессию. Но Луиза, как всегда, не смогла скрыть своего бессилия и отчаяния. Ее глаза наполнились слезами; она скулила, как побитый щенок:

— Я не могу с ними справиться. Правда, не могу.

Барнаби презрительно взглянул на нее, но взял себя в руки, решив вселить хоть толику уверенности в эту размазню.

— Успокойтесь, Луиза, моя дорогая, вы прекрасно поладите с детьми, если постараетесь. Вы могли бы, например, провести с девочками одну из ваших увлекательных экскурсий.

Луиза сразу же растаяла, польщенная неожиданной похвалой Барнаби; слабо улыбнувшись, она пообещала:

— Надеюсь, на свежем воздухе я обрету надлежащую форму.

Дадли вмешался в разговор, укорив в жестокости брата:

— Пойми, Барнаби, женщины испытали вчера тяжелый стресс. Им нужно время, чтобы прийти в себя. Я готов сегодня полностью посвятить себя девочкам. Они могут пойти со мной в деревню. — Он невольно встретился взглядом с Луизой. — При условии, если вы к нам присоединитесь. Ваше присутствие доставит мне истинную радость.

Луиза просияла. Обласканная великодушием братьев Корт, она почувствовала себя героиней; по-видимому, гувернантке казалось, что растерянность и робость говорят о тонкости ее натуры.

— Вы так добры и внимательны, — пролепетала она, глядя на Дадли преданными глазами терьера, которого хозяин пообещал взять на прогулку. — Я с удовольствием пойду с вами.