Дочь. Маленькая частичка его самого, его плоть, его кровь. Беззащитное существо, еще не увидевшее свет, а уже отданное на растерзание политическим интригам. В отчаянии метался Гармон между двумя берегами и не находил ответа. Вскочил на лошадь и через несколько часов был в монастыре, где ему сказали, что Алина поехала купать своего коня. Он нашел ее недалеко у ручья, она сидела на большом камне, обняв руками, колени в легкой светло-зеленой тунике, и при его появлении даже не подняла головы.

У Гармона заныло сердце при мысли, что ему придется покинуть эту девушку. Лошадь тихо ступала по опавшей хвое, он спешился. Если бы он меньше знал Алину, то подумал бы, что она просто не замечает его: девушка так и сидела, не изменив позы. Тогда он начал говорить, не в силах смотреть валькирии в глаза, а она абсолютно спокойно слушала его, словно это касалось кого-то другого.

Лошади паслись рядом на залитой солнцем полянке. Он замолчал, не зная, что еще сказать, тогда она, наконец, слезла с камня и подошла к нему. Глядя в любимые зеленые глаза бедная девушка последний раз горячо поцеловала его, и тут вдруг не выдержав, разрыдалась. Слезы градом катились по щекам, а молодой человек все пытался что-то сказать, когда говорить было уже бессмысленно. Алина молча закрыла ему рот рукой и повернулась, чтобы уйти. Рухнул мир, который они создали вдвоем, валькирия покачала головой и улыбнулась сквозь слезы. Нельзя было любить его, сказкам всегда приходить конец, и винить ей можно было только себя.

Алина потерянно побрела вдоль ручья, а он стоял и смотрел в другую сторону, чувствуя каждой клеточкой своего тела, как она удаляется. Вдруг Гармон уразумел все и сам испугался. Как они смогут друг без друга? Бесполезное теперь желание все вернуть, сказать то, что не мог сказать раньше, объяснить то, чего не понимал сам. Никто не был в силах что-либо изменить.

Осипшим голосом он позвал ее так, как всегда называл в шутку:

-…Мелкая…

Она рванулась к нему, не думая больше ни о чем. Его дрожащие руки побежали по телу валькирии, сплетаясь в безнадежном объятии. Душа девушки билась, пульсируя под пальцами Гармона, и тогда он впервые услышал ее мысли: « …я не отдам тебя никому…»

В ту ночь они были вместе в последний раз, а наутро он отправился в замок для подготовки к свадьбе, а валькирия просто исчезла из монастыря вместе со своим конем. Более убитых глаз, чем у него не было, наверное, еще ни у одного жениха в мире.

Девочку назвали Ават, что значит вера. Он не отходил от ее колыбели с самого рождения, стараясь больше ни о чем не думать. По ночам сны ему не снились, но иногда он начинал почти что бредить днем. Ему так хотелось хотя бы услышать ее голос, просто поцеловать, обнять… Разыскать Алину он даже и не пытался, зная ее гордость и зная, что она не вернется к нему больше.

Постепенно все вошло в свою колею: девочка уже ползала, дикая ревность жены, кажется, улеглась, Катарина занималась исключительно своим орденом, отец, как обычно, сражался. Гармон пытался заниматься делами графства, но у него плохо это получалось. Серая будничная жизнь, снаружи украшенная блеском мишуры двора, и бездонная пустота внутри – вот что ожидало воина до конца своих дней.

В одно такое утро, он выехал за пределы замка. Поля стояли уже убранные, осень почти заканчивалась, небо было затянуто серыми тучами, но что-то тревожное носилось в воздухе. Проезжая по деревне он оглянулся. На западе, перекрывая силуэт гор, шла гроза. Следовало бы вернуться, да и мать что-то говорила ему про шторм, но в противовес собственным мыслям он направил лошадь вперед по дороге. Страна, в которой жил Гармон разделялась на пять графств : Фира –северно-восточное, Альсбек – юго-западное, Крэм - северное и Мирия – располагалось на самом юге, и всеми пятью управляла одна женщина. Но королева заболела и мать предсказывала, что серьезно. Дело принимало нешуточный оборот: если Шарки умрет, престол по праву переходит к его дочери, ведь наследниц у нее не было. Катарина будет назначена опекуншей вплоть до совершеннолетия Ават, а править фактически будет орден Лунного света. Ребенок против воли Гармона попадал в самый водоворот дворцовых интриг, ведь власть сейчас полностью принадлежала королевской ложе Солнца, и появление Ават грозило сменой правительства.

Он очнулся от невеселых мыслей и пришпорил коня. Гроза подступала. Не замечая мороси, он подъехал к последнему дому в деревне. За плетнем начиналась дорога в монастырь. Гармон нахмурился и отвернулся, переведя взгляд на добротную соломенную крышу, которая защищала дом от непогоды. На дворе, нахохлившись, сидели курицы и утки. Дверь распахнулась, и на крыльцо выбежал малыш в одной рубашонке и замер в испуге, оборвав заливистый смех под суровым взглядом незнакомого дядьки на коне. Почти сразу же на крыльце появилась его мать и подхватила сорванца на руки.

Увидев улыбающегося графа, она поклонилась чуть стесненно, заметая подолом пол:

- Доброго вечера вам, господин граф.

- Доброго. – кивнул он ей в ответ и повернул лошадь прямо на тропу.

Бесполезно. Бесполезно было себя обманывать - ему хотелось хотя бы увидеть то место, где они были так счастливы. Уже много месяцев он не появлялся там, старательно обходя окрестности, не желая тревожить еще свежие раны на сердце. Сверкнула молния, и свинцовое небо раскололось надвое. Через несколько секунд Гармон уже летел во весь опор по лесу. Шум грозы наступал на него, а он скакал так, словно боялся куда-то опоздать. Будто что-то гнало его вперед, и он пустил коня галопом, ничего не замечая на своем пути. Пригнувшись к гриве, всадник пронесся во весь опор мимо начинающих опадать рябиновых деревьев, грустно качаюших красными гроздьями, промчался через редкий сосновый бор, и из-под могучих елей, низко-низко склонивших тяжелые ветви, вылетел, наконец, на открытое пространство. Гармон резко осадил лошадь. Разгоряченный конь встал.

Ручей. Их ручей. Ручей, где он рвал ей любимые черные лилии. В оцепенении он смотрел на то, что от него осталось. Сухое растрескавшееся дно зияло выжженным глазом на лице земли. Ручей умер, а это могло означать только одно. Он все понял…

Алины больше не было на этом свете.

И в эту миг мир накрыл ливень, мешая его слезы с каплями дождя.

- Я все равно знаю, что ты жалеешь.

- …Жалею ? Кого? Я жалею,что мне придется заплатить штраф - ты запылил мои крылья,

знаешь, - теперь я беру их на прокат….

- Извини…

- Из вины получаются отличные вина. Это нижние так забавляются, но твоей вины вряд ли хватило бы даже на то, чтобы подышать винными парами… Но ваши тоже не отстают – ты никогда не задавался вопросом: откуда верхние берут такой белоснежный наряд? Так вот, эта белизна – эмоции, обыкновенные людские эмоции . Они , как пушечные ядра выстреливают в тебя, впиваются во всё твоё существо, обволакивают и пропитывают. А иногда эмоций в тебе оказывается с избытком. Помнишь, ты раньше часто спрашивал, откуда у меня так много глубоких порезов на теле…

-Ты снова развел демагогию, чтобы отодвинуть ЭТО. Ты не хочешь говорить о том, что тебя по-настоящему мучает!

- Меня что-то мучает!?

-Ты ведь не можешь смириться ?

- С чем?

- С тем, что смирился.

- Я привык.

- К чему?

- Привык к тому , что смирился.

- Теперь ты доволен?

- Нет, но, теперь я ВОЛЕН.

- Ты ничего не хочешь изменить..?

- Не хочу…? Не могу! Нет!

Я допечатала последнюю фразу и задумалась. Ну и что теперь?

Было шесть часов утра, пять пятьдесят одна, если быть точной, и вот уже которое утро я вскакиваю в несусветную рань в холодном поту. Теперь ночные кошмары ровной стопкой лежали передо мной на столе, но ситуации это не меняло. Я вытащила штепсель принтера из розетки и взглянула на монитор: пять пятьдесят две. Часы на компьютере неумолимо доказывали, что рассудок меня покидает. Я даже не заметила, как рассвело, встав в три утра и просидев столько времени за компьютером. Скоро начнут развозить хлеб, и водитель араб, как всегда будет распевать во всю глотку, пока я не проснусь и не пожелаю ему удачного дня. Щелкнув выключателем, я отьехала вместе со стулом к окну и подняла жалюзи. Мгновенно яркий свет залил комнату.