Иными словами, в структурных построениях империи Божко (не «Ситаса», а именно Божко!) видную роль играет некий Гроссмейстер. Кто это такой? Какова его реальная роль? Связан ли он с легальным бизнесом Божко, или — с теневой его частью? Ответов на эти вопросы я не имел и, откровенно говоря, очень сомневался, что мог их получить, работая в одиночку. Единственный пробел в задании, полученном от Сармата.

С другой стороны, то, что я уже имею на Божко (через Роберта, разумеется), тянет на три-четыре тысячелетия строгого режима. Думаю, Сармату этого вполне хватит.

Верно говорят: что физическую форму восстановить гораздо легче, чем способность к аналитической работе. (Я вспомнил, как легко перелетал с крыши на крышу, пробираясь в офис Божко в последний раз. Мышцы, нагруженные месяцами интенсивных тренировок, «работали», как хорошо настроенный инструмент в руках скрипача-виртуоза.) Научиться бы так тренировать мозги… А то восемь часов — и голова готова лопнуть. Надо срочно с кем-то пообщаться. На самые отвлеченные темы.

Белоснежная ленточка трусиков-бикини находилась где-то на уровне моей груди. Чуть выше, над бронзовым животом с очаровательным розовым пупком, висела рыбацкая сеточка крупной вязки, призванная то ли прикрыть, то ли обнажить коричневые соски на силиконовых шарах. Венчала все это сооружение лучезарная улыбка, состоящая из доброй сотни мелких сахарных зубов, пухлых алых губ и огромных миндалевидных глаз.

Звуков улыбка не издавала, а я не мог, как ни старался. Что-то случилось с голосом. Дыхание перехватило. Неожиданно во мне проснулся самец, которому всего сорок.

И вдруг видение отступило куда-то в тень, и на пороге появился Кирк Фицсиммонс. Вид у него был измученный, но крайне самодовольный; движения — некоординированными, голос — слабым.

— Привет, амиго. — Он обнял меня за плечи. — Спасибо, что приехал. Она меня убьет.

— А-а-а… кто это? — пропищал я фальцетом.

— Какая-то очередная Мисс чего-то там латиноамериканского. — Кирк поморщился. — Два дня пытаюсь ей объяснить разницу между Мисс и обычной высокооплачиваемой шлюхой — ни в какую! По-английски — ни бум-бум. Может, тебе что-нибудь удастся? Ты же по-испански говоришь?

Я пожал плечами, а Кирк проворчал:

— Хотя я не уверен, что она понимает по-испански. Черт ее знает… Во всяком случае, за два дня не сказала ни слова. Только стонет. Может, конфигурация ее языка вообще не предназначена для разговора?

Я слушал его и медленно продвигался в сторону бассейна, в спасительную тень беседки. Там, на столике, были уже расставлены шахматы, а за стеклом встроенного в стену холодильника заманчиво поблескивали бутылки неизменного «Гролша».

— Как называется этот дебют? — спросил после пятнадцатого хода Кирк, игравший белыми.

— По построению — защита Каро-Канн, — ответил я, перекрывая ему белую диагональ. — По твоей игре — дебют Фицсиммонса. Думаю, не самый удачный в твоей карьере.

Через несколько ходов он и сам это понял. Полезных маневров у белых не было, а черные фигуры, запертые, казалось бы, в собственном лагере, неожиданно ожили, демонстрируя эффект пружины.

Мимо беседки пролетело что-то невесомое, и с соседнего миндального дерева свесилась полоска трусиков. Мисс продефилировала мимо нас в самом натуральном виде — в солнечных лучах коричневой полировкой сверкнула голая задница и скрылась в бассейне, подняв тучу брызг.

— Вот так весь день и ходит, — пожаловался Кирк, с мрачным видом глядя на своего короля. — Какая тут работа? И думать забудешь…

— Понимаю тебя, — сочувственно хмыкнул я. — Горькая участь миллиардера. Мат через два хода.

— Смеешься все. — Кирк отхлебнул пива прямо из бутылки. Почесав в затылке, аккуратно положил на доску своего короля. — Забрал бы ты ее у меня. На недельку. Надо бы в Гибралтар съездить, а тут — она…

— Премного благодарен, — отмахнулся я. — Излишества вредны во всем, даже в добродетели, как говаривал Анатоль Франс. А уж в моем возрасте — тем более.

— Как ты находишь время Франса читать? — с завистью проговорил Кирк.

— Ты же для этого находишь. — Я кивнул в сторону бассейна, откуда раздавался полный вселенского эротизма визг.

— Это — другое… — Он задумался. — Тоже, между прочим, штучка — не без легкого налета философии. — Кирк свистнул, и через десять секунд влажная Мисс вплыла в беседку, с интересом глядя на нас обоих. — Посмотри-ка на эту прелесть. — Он сделал круговое движение кистью, и Мисс повернулась к нам своей очаровательной попкой. На обеих ягодицах были вытатуированы какие-то сложные красивые иероглифы.

— Обрати внимание: слева — древнесинтоистский иероглиф, означающий приглашение; справа — обещание незабываемого наслаждения.

— Кто, кроме тебя, сумел это прочитать?

— Я бы тоже не сумел, — признался Кирк. — Знание, передаваемое по наследству. Я стащил ее с яхты одного старого техасского нефтяного хрыча, он-то мне и поведал… Может, наврал?

— Не исключено, — кивнул я. В памяти всплыл другой иероглиф. — Слушай, Кирк… Ты ведь банкир…

— В какой-то степени, — улыбнулся он.

— Что может означать в вашей среде вот такой значок, стоящий возле реквизитов банка? — Я нарисовал ему греческую букву «омега» с чертой внутри.

Кирк долго рассматривал значок. Потом поднял на меня глаза, в которых светился живейший интерес.

— Ты ничего не напутал? Такой буквы, насколько мне известно, не существует…

— Да нет, — пожал я плечами. — Зрительная память, слава богу, хорошая.

— А где ты это видел? — Он был явно заинтригован. — И почему ты связываешь это с банковскими документами?

— Встретил я это в одном контракте, не имеющем, впрочем, ко мне никакого отношения. А стоял этот знак рядом с банковскими реквизитами.

Кирк допил пиво и открыл следующую бутылку.

— В среде банкиров существует, конечно, целая система тайнописи. Но такого значка я не знаю. — Он положил руку на лист и покачал головой. — Означать он может все, что угодно: от кода определенной оффшорной зоны до степени доверия данному клиенту. Если где-то еще встретишь — покажи, вместе подумаем.

— Это — вряд ли, — в задумчивости пробормотал я. — Да и неважно все это. Так — обычное любопытство…

— Да… — Кирк тоже задумался. — Да, обычное любопытство…

Что-то часто в последние дни я начал оборачиваться. Не знаете, почему? Объясню.

Работа, продолжавшаяся почти год, завершена. Документы, фотографии, пленки с записями разговоров — то, что на языке юристов сухо называется «доказательствами вины», — все это систематизировано, разложено по секциям и направлениям и спрятано в тайник, известный только мне. Через несколько дней должен прилететь Сармат и забрать результаты моих трудов. Что он будет делать с документами — его забота. Я, по большому счету, даже не знал, кто его заказчик. И, честно говоря, не очень стремился это выяснить. Тот самый случай, когда от чрезмерных знаний может надолго заболеть голова. Но эти несколько дней…

Если вы когда-нибудь занимались чем-либо подобным, вы меня поймете. Остался последний штрих — передача документов заказчику. Знаете, сколько замечательных агентов — не мне чета — сыпались именно на передаче? Не знаете? Я, откровенно говоря, тоже не знаю. Безусловно: большинство. В эти последние дни начинаешь считать часы, потом — минуты. Нервы натянуты, как поводок для пекинеса, удерживающий разъяренную кавказскую овчарку, и в любой момент могут лопнуть. Тут обычно и начинается полоса неадекватного поведения, приводящая к провалам. Все агенты — люди зачастую очень эмоциональные. Как я, например…

Вот и начинаю я подозрительно коситься на собственную тень. И кажется мне, что движется она то быстрее, то медленнее, чем предписано ей законами физики. В общем, последние дни как-то незаметно начали превращаться в необъяснимый и беспричинный — надеюсь! — кошмар.

Телефонный звонок напомнил короткую очередь из «узи» с самодельным глушителем. Я вздрогнул, лихорадочно схватил трубку мобильного телефона и прорычал: