Я, впрочем, тоже. Почти наверняка.

Апельсиновый сок с трудом цедился сквозь зубы, не желая нырять в коньячный омут желудка. Пухленькие, лишенные всякого изящества, мешочки под глазами бестактно напоминали о возрасте. Верхняя губа дергалась, стоило только вспомнить о ночном возлиянии и о Рите, три часа настойчиво полировавшей мое колено своей могучей дланью. Благо, в самые критические моменты, когда казалось, что она уже не остановится, на выручку неизменно приходил верный и проницательный Тейшейра. Иначе пасть бы мне жертвой ее нерастраченной в сексуальных баталиях женской мощи.

Губа опять дернулась, затем — правое веко. Мозг тоскливо и обреченно искал выход из очевидного тупика: как бы побриться так, чтобы нанести поменьше увечий и без того весьма непрезентабельной физиономии?

Полчаса назад артиллерийская канонада — со свистом, воем и взрывами — заставила меня с головой нырнуть под одеяло и сжаться в комок. Перед внутренним взором промелькнули живописные картины — знаменитое лиссабонское землетрясение, — видел я когда-то такие старинные гравюры. «Землетрясение» сменили лихорадочно горящие глаза какого-то безымянного усатого диктатора, с остервенением нажимающего красную кнопку. Потом видения померкли, и слегка протрезвевший мозг подкинул очередную версию, куда более правдоподобную: звонит телефон.

Я собрал остатки того, что в героических романах называют «силой воли», и вскочил на ноги. Так, наверное, назвали бы в тех же романах тот вялый набор некоординированных перемещений в пространстве, в результате которых я оказался на четвереньках перед замолчавшим уже телефоном, — что было обидно вдвойне.

Через пятнадцать минут, когда я, корча из себя раннего христианина, страдающего садомазохистским комплексом, истязал под душем свою плоть — то ледяной водой, то кипятком, — телефон зазвонил опять.

На сей раз неизвестный собеседник молча выслушал мои соображения по поводу утренних звонков, записанные на автоответчик, и расхохотался голосом Кирка.

— Привет, амиго! — Жаль. Кирк ни черта не понимает по-португальски, а то бы оценил мой вдохновенный спич. — Куда ты пропал? Я приехал еще позавчера. Вчера целый день пытался до тебя дозвониться — безрезультатно. Как появишься — дай знать. Я — в Кинта ду Лагу, но могу отъехать, так что звони на мобильный.

Скользя по полу и спотыкаясь, я подлетел к телефону. Кирк, естественно, уже отключился. Я набрал номер его мобильного, и телефонная компания металлическим голосом воинствующей феминистки сообщила мне, что номер — в данный момент — недосягаем. Если я найду нужным связаться с абонентом в любое другое время… и так далее. Автоответчик на вилле Кирка попросил меня связаться с ним после трех часов дня, позвонив ему на мобильный. Номер, однако, не сообщил.

Покончив с бритьем и — удивительно! — порезавшись при этом совсем чуть-чуть, я принялся оборудовать темный чулан под временную фотолабораторию. Проявление негативов с дальнейшей их сортировкой заняло около четырех часов, а тщательность, с которой я пытался выполнить давно забытую работу, окончательно выветрила из головы все ночные кошмары. Словом, к трем часам дня я был трезв, бодр, горд собой и голоден.

Кирк позвонил сам. Сообщил, что в пять часов у него арендовано время на корте теннисной академии Дэвида Ллойда, и пригласил меня присоединиться. Мысль о подвижных играх энтузиазма у меня не вызывала, но я согласился, вспомнив о замечательном баре всего в сорока метрах от кортов.

— Пойми, амиго, — Кирк потягивал грейпфрутовый сок, — оффшорные зоны — это не совсем то, что ты думаешь. И совсем не то, что думают о них люди, никакого отношения к ним не имеющие. Наивно было бы рассматривать их лишь как способ уклониться от налогов. Все гораздо сложнее.

— И все же? — Я вопросительно взглянул на приятеля. — Если не налоги, то что?

— Новые мировые реалии, амиго, — усмехнулся Кирк. — Скрытая форма протеста самой деятельной части человечества против диктата правительств. Вообрази… — Он развел руками. — Сегодня в мире живут и работают примерно два-три десятка человек. чьи доходы вполне сопоставимы — или превосходят бюджеты доброй половины стран — членов ООН. Такие корпорации, как, скажем, «Мицубиси», давно уже являются — де-факто — независимыми государствами с вполне сформировавшейся структурой: со своей мощной службой безопасности, способной в случае необходимости превратиться в армию; с законченным циклом производства, начиная от добычи полезных ископаемых и заканчивая продажей на мировом рынке космических технологий; с огромными людскими ресурсами, уже несколько поколений обучающимися и работающими в замкнутой системе корпорации; с собственной, наконец, социальной программой, куда более эффективной, чем государственная. Я уж не говорю о мощнейшей банковской сети, способной противостоять всем превратностям мировой экономики.

— А хорошо ли это, Кирк? — я в недоумении пожал плечами.

— Неважно, амиго, — покачал он головой. — Это — новая реальность, и все обязаны с этим считаться. В том числе правительства. В данном случае, как ты понимаешь, корпорация заинтересована в существовании правительства с его налоговой системой гораздо меньше, чем правительство — в существовании и процветании корпорации. Естественно, что внутри подобной корпорации зреет глухой протест против бесстыдного диктата государства. Получается, что корпорации не нуждаются ни в государственной полиции, ни в армии — есть свое, более эффективное, — ни даже в государственных банках, которые зачастую больше мешают, чем помогают. Вот тебе, амиго, и объяснение — почему оффшорные зоны приобретают все большую популярность.

— В общих чертах — понятно. — Я допил сок и энергично закивал головой. — Но в твоих рассуждениях… есть прокол. Пока не знаю, где именно, но чувствую: есть.

— Найдешь — скажи обязательно, — рассмеялся Кирк. — Может, разубедишь меня, и я подарю свои банки неимущим. — Он посмотрел на часы и поднялся.

— Пора, поехали в теннис играть, а то зажиреем.

Мы приехали в теннисную школу Дэвида Ллойда, в Вале ду Лобу. Переоделись, вышли на корт. Кирк дважды подавал. После чего бросил ракетку.

— Плечо потянул на прошлой неделе. Поиграй, а я посижу в баре.

Из группы беседующих игроков предпенсионного возраста отделился самый спортивный и направился ко мне. Он был чуть выше меня ростом, широкоплечий, с мощным торсом. Улыбаясь, протянул руку:

— Кирилл Божко, — английский почти безупречен, — подданный Украинского Королевства. — И расхохотался.

Я представился, назвав свое португальское имя, изобразил улыбку и добавил:

— Подданный Солнечной системы.

В теннис он играл значительно лучше меня, поэтому мы почти все время проговорили. Интересный тип этот Божко. Если бы не задание Сармата, мы могли бы стать приятелями.

— А у вас серьезные друзья. Этот парень, что пришел с вами, кажется, Фицсиммонс? Я несколько раз видел его фото в журналах.

— Да. Весь мир знает Фицсиммонса.

— Еще бы! Вы тоже, из мира денег, яхт и банков?

— Нет, я из мира автомобилей «Опель», детективной литературы и ежегодных трехнедельных отпусков.

Он опять расхохотался.

— А я торгаш. Импорт-экспорт. Масштабы не Фицсиммонса, но тоже стараемся.

Знаю я про ваши старания. Если бы ты догадывался, сколько я о тебе знаю, задушил бы меня прямо здесь. Сейчас это не трудно.

Божко пригласил меня, — а через меня и Кирка — пообедать в ресторане. Я отказался, сославшись на режим, и вопрос с Кирком отпал.

Океан выдохся. Вся скопившаяся за осень и зиму дурная энергия пролилась на землю бесконечным двухнедельным ливнем, оставившим в воздухе легкий, едва уловимый аромат тления. Февральское солнце щадило скудный бюджет муниципалитета, выполняя за него работу по просушке отелей, готовившихся через несколько месяцев принять первые партии британских и скандинавских спонсоров-туристов.