XXXI Искусителю Печать Антихриста – червонная звезда — Горит на лбу твоем, возвышенном и ясном. И луч певуч, и поднята мечта Глаголом пышно-сладострастным. – «Ко мне, ко мне – в запечатленный круг. Наш легок пляс, а губы – язвы неги. Мой миг велик, и нет разлук и мук Тому, кто смел в последнем беге». — Соблазны древние! О, памяти моей Полуистертые, разбитые скрижали… И зов веков, и вещий змей страстей, — Завитые, скользящие спирали. Печать Антихриста! Иуда! Страшный суд! Все та же ты, – икона Византии. Но ярче твой огонь. – Сердца куют и жгут… О, мудрецы!.. Рабы глухонемые! XXXII Маги I Мы – цари. Жезлом державным Крепко выи пригибаем Своенравным. Нашей воле двигать звенья Цепи мира вправо, влево — Наслажденье. Корабли несут нам дани: Амбру, золото и пурпур. Взмах лишь длани — Мерно в бубны ударяя, Хор плясуний легких вьется… Девой рая Будет та, что перст укажет: Улыбнется И к ногам владыки ляжет. II Мы – цари. В венцах, с жезлами Мы идем в пустыню грезить Под звездами. И столицу забываем, Забываем блеск престольный И внимаем Речи праведных созвездий, Головой склонясь на камень: Нет в них лести!.. Там короной драгоценной Из ключей черпаем воду — Дар бесценный. И, торжественные маги, Пьем свободу, Как забвенные бродяги. XXXIII Барельеф Пока на льва Сарданапал С копьем в руках и рдяным оком, Напрягши мышцы, наступал, И зверь кидался и стонал И падал, пораженный роком, — В опочивальне смутных грез Царица тихо распускала, Как знамя грусти, траур кос И чаши увлажненных роз К грудям пылающим склоняла… Далекий рев! Предсмертный рев! И плеск, и буйствеиные клики… Но неподвижен и суров, Подъят над спинами рабов Чернобородый лик владыки. Внесли… Поникни головой, Склонись, поздравь царя с победой, Да примет кубок золотой, — И пурпур губ его отведай, Закрывшись бледною фатой. XXXIV Херувимы I Херувимы Ассирии, быки крылатые, Бородатые, Возникают из пыли веков. Железо лопаты, как резец ваятеля, Чародателя, Возрождает забвенных богов. Херувимы крылатые – камень пытания Высшего знания, — Из пыли веков Двинулись ратью на новых богов. II Вашу правду несете вы, пращуры древние, Херувимы Ассирии, Ответ человека на пламенный зов Божества. Был час – и на камне Почила Рука и руку искала: Вы – встреча двух дланей, Вы – их пожатье. Привет вам, быки круторогие, С лицом человечески-хмурым грядите! XXXV Сфинкс Каменным когтем на грудь наступил. Шествовал мимо и, грузной стопой Тронув, свалил. Орошались уста ярко-рдяной струей: Сфинкс проходил. Шествовал мимо божественный зверь, Белые очи в безбрежность ушли. Лапой смахнул, – и в кровавой пыли Пал я теперь. Белые очи в глубинах скользят, Поднят к далеким и чуждым мирам Льдистый их взгляд. Лапы по теплым ступают грудям, Кости хрустят. Лапы по рдяным ступают цветам. Тронули, – вот под пятой я расцвел… Сфинкс, устремляясь к безбрежным векам, Мимо прошел. XXXVI Я холоден О, если бы ты был холоден или горяч! Апокалипсис, гл. 3, 15 Отверзи мне двери, те, что я не открыл — Оттого, что заржавели петли, – не было сил. Заржавели петли от холодных дождей… От людей, что Ты дал мне, – от слез людей! Людей, что Ты дал мне, – я их не любил. Из сладостной Книги был ближний мне мил. Из сладостной Книги я много читал. Мне за это отверзи. Я устал… Душа моя – льдина, до костей я застыл. Открой хоть за то мне, что я не открыл! XXXVII С дороги Белый храм родной моей деревни, Я любил тебя – издалека. Забелеешь – бубенцы напевней, И прошла дорожная тоска. Ранним мартом, меж туманов сизых, Мне подснежник грезился в тебе, Что раскрылся, как весенний вызов, Беззаботно брошенный судьбе. А дорога прилипала к спицам, Чтобы миг желанный оттянуть, Чтобы счастья дробные крупицы Вихрем встреч бездумно не смахнуть. Поворот. Резвее скачут кони. Рига. Сад. И дом за ним родной. А уж храм забыт на тихом склоне, Как цветок, оборванный рукой. |
