Я была занята в двух Гришиных историях. «Мюнхгаузена» мы снимали за границей – в Германии, правда, в Восточной. Жили на горе и как-то спускались вниз, беседовали, такое светлое было настроение. Гриша всему радовался – тому, как разумно здесь устроена жизнь, не так бестолково, как у нас, – вечно идем самым длинным путем, да еще и в обратную сторону. Только пробыли мы там всего несколько дней – Марк Анатольевич работает очень быстро, да и все удавалось с первого раза.

Должна была быть для меня и третья история. Я периодически спрашиваю у Марка Анатольевича, когда будет пьеса для меня. Он всегда отвечает: «Ищи сама пьесу», а как-то и говорит: «Вот Гриша решил для тебя написать пьесу о Тэффи». Я так обрадовалась. Тэффи такая интересная личность, с такой сложной судьбой. Но пьеса у него все не складывалась. Гриша никак не мог ответить на вопрос, почему она бросила детей. А без этого невозможно вникнуть в суть характера. Любочка меня постоянно подталкивала, чтобы я напоминала ему о пьесе, говорила о ней с ним – когда много говоришь, возникает аппетит. Но слишком много было в судьбе Тэффи сложных моментов. Чтобы разобраться, требовалось много времени, которого у него было мало. Он ведь во всем соучаствовал, потому что был распахнут для людей.

Сколько он тратил сил на капустники, на поздравления, какие придумывал подарки. Мне тоже написал стихи, помню последнюю строчку: «И трудный Глеб ее обид». Увы, где-то стихи затерялись. Это Юткевич, как мне рассказывали, устроил музей при жизни, где все хранилось в замечательном порядке и где он мог быть экскурсоводом. Но не всем дано так мудро жить.

А какой замечательный Гриша придумал капустник на шестидесятилетие Захарова! Марк Анатольевич был действительно его друг. Это более глубокая история, чем просто – драматург для театра. И Марк Анатольевич был ему друг и не мог без него. Чуть что, чуть закисаем на чем-то – «надо пойти к Грише, он напишет».

Замечательно Гриша придумал «День рождения Мюнхгаузена» в цирке. И все принимали в нем участие, потому что очень любили Гришу. Гриша работал очень много, а актеры поменьше – у кого-то съемки, у кого-то что-то еще. Но, по-моему, шкатулка не открылась. Из-за скоропалительности. Актеры разыгрываются не на премьере. Первый спектакль идет по воле режиссера, в нем она еще не соединяется с волей актера. Спектакль надо смотреть в семнадцатый раз (точно), тогда в нем «дышит почва и судьба». А там, в цирке, все было слишком скоропалительно и риска было много.

Гриша пришел в театр за день до того, что случилось. Хорошо выглядел, но был чем-то озабочен. Мы чуть-чуть поговорили, что-то про «Филумену», что выпустят «Филумену» и он на очереди. Сказал, как он в меня верит, как любит. А я – как я ему верю. Я поняла, что это не просто лишь бы что-то сказать, а как сказал – так и есть. Я не очень-то верю словам, но Гриша всегда говорил то, что думал на самом деле. Как у Окуджавы: «Как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить». Я поговорила с ним как с родным. Очень дорогой мне человек.

Чем добрее человек, тем безнаказаннее доступ к нему. А если он при этом еще и «архиталантлив», то становится липкой бумагой для сонмища «мух», мощно и бессмысленно жужжащих вокруг, кичась назойливой бездарностью. Прилипну! Прилипну! Погибну, но прилипну. Их же никто к этой манкой ленте не пришпиливает, как в садистическом набоковском наслаждении убийства и без того недолгожительных бабочек. Они не случайно врезаются в эту ленту, летя на космических скоростях к звездам или, на худой конец, на кухню. Нет. Они добровольно и вожделенно приникают к медообразной поверхности, приникают, «влипают» и, вкусив глоток чужого дарования, погибают.

Сонмища «мух» вились около Гришиного таланта, обаяния, доброты, жалости к человечкам. К сожалению, иногда пользовались огромностью его души и мы, его друзья.

Я, пишущий эти строки, не зная поименно состава авторов данной книги, со всей гражданской ответственностью могу предположить, что каждый и любой, любой и каждый из авторов должен найти в себе запоздалое мужество и попросить у Гриши прощения.

Прощения за то, что использовали его талант в корыстных целях.

Прощения за то, что пользовались его добротой из меркантильных соображений.

Прощения за то, что отнимали у читателей, зрителей и потомков его драгоценное время, растаскивая его по бесконечным юбилеям, «жюрям», презентациям и прочаям…

Прощения за то, что очень редко по отношению к Грише употреблялось восклицание – «НА!» вместо бесконечной мольбы – «ДАЙ!».

Разослать бы всем анкеты, чтобы каждый, персонально, как в налоговой декларации (только на этот раз честно), написал список Гришиных благодеяний. Монументальный труд мерещится.

В день Гришиных похорон на служебном входе нашего театра мне протянули скромный конвертик с анонимным стихотворением – паника несколько отступила.

Что-то стало совсем одиноко.

Так все безумно и бездумно ждали прихода нового века – какой-никакой, а аттракцион биографии – жил, мол, в двух веках. Родился в середине прошлого века. Как приятно произносить: «Помню, где-то в конце прошлого века» – и т. д. А на поверку век этот прошлый оказался бессмысленно жестоким и беспринципным.

Родину не выбирают! Родителей не выбирают! Серьезно выбирают только президентов и друзей. Первых – от безвыходности, вторых – по наитию.

Пишу о Грише и все время думаю: кому и зачем я эти строки адресую? Потомкам? Уверен, что им нужнее будет классик Г. Горин, а не вздохи современников.

Демонстрировать на бумаге стриптиз искренности для посторонних я не потяну – слишком лично, тонко, долго и непросто сложилась наша с Гришей биография взаимоотношений.

Спрятаться за привычную маску иронического цинизма не хватает духу.

Любочка Горина сказала: «Возьми Гришины пиджаки и трубки – пусть будут на тебе…» Я сначала испугался, потом подумал и взял. И вот хожу я в Гришином пиджаке, пыхчу его трубкой, и мне тепло и уютно.

С Григорием Гориным мы познакомились в 1974 году, когда Марк Захаров, возглавив «Ленком», пригласил меня в театр. Новый режиссер начал свою работу со спектакля «Автоград ХХI», который стал дебютом одновременно для троих участников события: это была первая пьеса Юрия Визбора, первая постановка Захарова в «Ленкоме» и моя первая роль в Москве. Буквально через неделю или две после сдачи «Автограда» начались репетиции «Тиля». Читки, как обычно принято, не было, но появился высокий, статный человек, молодой писатель Григорий Горин, довольно известный в творческом мире своими юмористическими рассказами и первыми пьесами. Перед этим вышла замечательная картина Абдрашитова по его рассказу «Остановите Потапова!».