Три дня их в центре держали, а потом пустили по районам. Звонят мне рано утром из района, говорят: «Выезжает к вам в совхоз известный писатель Бýрко… Или Буркó? В общем, ударение на месте уточните! Примите на уровне!»
Я говорю: «Мы товарищу Бýрко… или Буркó… очень рады, но все-таки хотелось бы знать, кто такой. Что написал? Чтоб почитать перед встречей…»
Район кричит: «Читать уже некогда! Просто прими на уровне – и все!»
Я говорю: «Не сомневайтесь! Примем! Но все-таки как народу объяснить, кто наш гость? Он вообще-то, в частности, мужчина или женщина?»
Район на другом конце трубки затих, чувствую – они тоже не в курсе, потом стали кричать: «Что за глупые вопросы, директор? Писатель к вам не жениться едет, а встретиться с читателями. Ты нам мероприятие не срывай! Ты прими его – и все!»
Ладно. Собираю я срочно актив, говорю: «Товарищи! У нас большая радость: приезжает к нам известный писатель… то ли Бýрко… то ли Буркó… то ли мужчина, то ли женщина… Какие будут предложения по радушной встрече?»
Задумались. Потом встает завскладом (он у нас мужик башковитый, три ревизии поймать не смогли) и говорит: «Раз уж действительно такая радость и приезжает к нам знаменитый писатель без точной фамилии и явных половых признаков, предлагаю его встретить радостно, но неопределенно… То есть плакатами! Напишем крупно: «ПРИВЕТ БУРКО НА СОВХОЗНОЙ ЗЕМЛЕ!» или «КНИГА БУРКО – ЛУЧШИЙ ПОДАРОК!» Раз он писатель, то читать умеет и прочтет все правильно, с нужным для себя ударением!..»
Так и решили. Написали плакаты. Нарвали цветов. Вперед пустили пионеров с барабанами.
Ровно в полдень подкатывает к зданию правления черная «Волга», выходит оттуда писатель… С усами! Никаких сомнений… Пионеры застучали в барабан. Аплодисменты. Цветы. Я его беру под руку, веду к себе в кабинет и по дороге говорю: мол, огромная радость, что вы прибыли, заждались, мол… Кстати, говорю, среди ваших поклонников тут разгорелся спор: в каком месте фамилию лучше ударять? Как вас правильней: Бýрко или Буркó?
Он говорит: «Правильней меня… Куренцов Николай Степанович! А что касается этого Бýрко или Буркó… то он сейчас вообще в другой делегации».
Я вздрогнул, говорю: «Это, конечно, для нас… еще большая радость, что вместо какого-то Бурко вы, товарищ… к нам приехали. Но, с другой стороны, люди-то как-то… настроились… на Бýрко… или Буркó… Как быть?!»
Глянул он в окно, почитал плакаты, говорит: «Вот что! Раз уж такая накладка, не будем огорчать людей!.. Пусть и дальше уж принимают меня как Бýрко… или Буркý… Но, поскольку я его книг не знаю, читательскую конференцию проводить не будем. Просто я им речь скажу, пообедаем – и разъехались! У меня программа напряженная!»
Выхожу я к народу, объявляю им Бýрко или Буркó, уж не помню, выходит он и произносит речь. «Товарищи! – говорит, – дальнейший рост! – говорит, – ура! – говорит, – навек! – говорит!..»
Умеют у нас писатели говорить, про что – сразу и непонятно, но бодрит… Народ ему аплодирует, только, конечно, немножко начинает нервничать, потому что он нас все время почему-то называет «овцеводами»…
Я ему шепчу: «Товарищ Бурко (тут уж я не думал об ударении, он вообще мне стал надоедать)… Товарищ Бурко! Вы на овцеводство особенно не напирайте! Свекловоды мы, а не овцеводы! Овца в нашем районе не живет, она тут вообще не выдерживает…»
Он говорит: «Как так? Разве это не Касьяновский район?»
Я говорю: «Ни в коем случае! Это сто километров и в другую сторону!»
Он ахнул: «Ах, мать честная, что ж там, в центре, все напутали… Меня ж в Касьяновском ждут… Что делать?»
Я говорю: «Не надо огорчаться! Нормально! Жизнь – она все по местам ставит: если вы для нас – Бурко, мы для вас – Касьяновский район!.. Прошу к столу!»
Сели мы. Выпили. Закусили. Потеплели.
Гляжу, он уже нас ласково касьяновцами кличет, а сам не только на фамилию Бýрко или Буркó… но просто на Буркина охотно откликается…
Под конец совсем захмелел, растрогался, встал, кричит: «Друзья, в память о встрече… хочу вам подарить свою книгу!» Роется в портфеле, огорчается: «Ах, мать честная… Я их все по дороге раздарил… Осталась вот одна… но… на венгерском языке… Как быть?»
Я говорю: «А это даже лучше! Огромное спасибо! А то у нас в библиотеке ни одной вашей вещи по-венгерски и нету! Просто неудобно, если кто спросит…»
Достал он книгу, синюю такую, толстую, написал:
«ДОРОГИЕ! СЕРДЦЕМ С ВАМИ! НЕ ЗАБЫВАЙТЕ! КОЛЯ!»
И уехал! Только пыль за колесами… Вот такая памятная встреча. А книга эта у нас в библиотеке до сих пор на почетном месте стоит. Все ищем способ ее обратно перевести, чтоб узнать, что он все-таки пишет… этот Куренцóв? или Курéнцов?..
И когда только наш народ правильно ударять научится?..
Киноповести
Тот самый Мюнхгаузен
Часть первая
Сначала был туман. Потом он рассеялся, и стала видна группа охотников в одеждах XVIII века. (Впрочем, охотники всегда одевались примерно одинаково.) Их недоуменные взгляды были устремлены на высокого человека с веселыми глазами, в парике, с дымящейся трубкой в зубах. Он только что произнес нечто такое, от чего потрясенные охотники замерли с открытыми ртами.
Заметим, что люди часто слушали этого человека с открытыми от удивления ртами, ибо звали рассказчика барон Мюнхгаузен. Полное имя – барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.
Мы застали его в тот момент, когда знаменитый рассказчик наслаждался паузой.
Потом его рука неторопливо потянулась к большому блюду с огненно-красной вишней, и, изящно выплюнув косточку, он изрек первую фразу:
– Но это еще не все!
– Не все? – изумился один из охотников.
– Не все, – подтвердил Мюнхгаузен. – Мы выстояли и ударили с фланга. Я повел отряд драгун через трясину, но мой конь оступился, и мы стали тонуть. Зеленая мерзкая жижа подступала к самому подбородку. Положение было отчаянным. Надо было выбирать одно из двух: погибнуть или спастись.
– И что же вы выбрали? – спросил один из самых любопытных охотников.
– Я решил спастись! – сказал Мюнхгаузен. Раздался всеобщий вздох облегчения. – Но как? Ни веревки! Ни шеста! Ничего! И тут меня осенило. – Мюнхгаузен хлопнул себя ладонью по лбу. – Голова! Голова-то всегда под рукой, господа! Я схватил себя за волосы и потянул что есть силы. Рука у меня, слава богу, сильная, голова, слава богу, мыслящая… Одним словом, я рванул так, что вытянул себя из болота вместе с конем.
Снова наступило молчание.
– Вы что же… – заморгал глазами один из охотников, – утверждаете, что человек может сам себя поднять за волосы?
– Разумеется, – улыбнулся Мюнхгаузен. – Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.
– Чушь! – воскликнул один из охотников. – Это невозможно! Какие у вас доказательства?
– Я жив, – невозмутимо ответил Мюнхгаузен. – Разве этого недостаточно? Если бы я тогда не поднял себя за волосы, как бы я, по-вашему, выбрался из болота?
Аргумент показался убедительным.
Барон с удовлетворением оглядел потрясенных охотников и продолжал:
– Но если говорить о моих охотничьих приключениях, то самым любопытным я все-таки считаю охоту на оленя. Кстати, именно в этих краях год назад я, представьте себе, сталкиваюсь с прекрасным оленем. Вскидываю ружье – обнаруживаю: патронов нет. Ничего нет под рукой, кроме… вишни. – Он снова взял с блюда горсть ярко-красной вишни. – И тогда я заряжаю ружье вишневой косточкой. Стреляю! Попадаю оленю в лоб. Он убегает. А этой весной, представьте, я встречаю в этих лесах моего красавца оленя, на голове которого растет роскошное вишневое дерево.
– На голове! – снова вздрогнул самый непоседливый охотник. – Дерево?.. – Охотник издал смешок и с любопытством посмотрел на остальных.
– Дерево?! На голове у оленя?! – воскликнул другой охотник. – Да сказали бы лучше – вишневый сад! – И он захохотал, довольный. Его поддержали остальные.
