проститутки вибке и сара стояли уверенно и не щурились. смотрели вперед — как в антенны садится солнце и играет в стеклах домов по ораниенбургерштрассе. мимо неслись машины и не притормаживали. о чем вибке и сара думали — решить трудно. выглядели они хорошо. чтобы дотронуться до такой огненно-ртутной высокой вибке или до такого же роста темной матовой умницы сары пожалуй стоило бы насыпать евро ровно по весу каждой. впереди них и позади все девушки были такими же. вот навстречу им едет велосипедист — в длинной рубахе в клетку — с красной и потной рожей — с бакенбардами и маленькими голубыми глазками — со спичкой в зубах и с несвежей шеей. он притормаживает прямо напротив сары и вибке — и кричит развязно: вельхер? не дождавшись ответа ухмыляется и уезжает прочь. зо айн шайсскерл? — говорит удивленная вибке — [что за засранец?]. ду бакенбёрте ауф дем фаррат ду. — добавляет сара — [ты бакенбарды на велосипеде] — почему-то в германии такой оборот считается крепким ругательством. а это был дима — наш одногруппник. он совсем недавно приехал в берлин — и немецкий язык знал не очень. вообще-то знал отлично — но случалось путал похожие слова — и глотал артикли. этим вечером диме было весело и тепло — он одолжил у соседа велосипед и променадствовал по зеленой столице. проезжая ораниенбургерштрассе дима не думал никого покупать. просто вдруг решил крикнуть девушкам: сколько? ради дружелюбия. ну как привет передать. да вот — ничего не вышло: они не поприветствовали его ничем — даже не шевельнулись. в конце улицы дима понял что нужно было сказать ‘вифель’. вместо ‘сколько?’ он крикнул ‘который?’ дима не стал притормаживать или стучать себя по голове — а пробубнил лишь: вифель-хренифель. и улыбнулся берлинской осени.

— не чихай — сволочь!

крещение — это единственный праздник когда очень тянет пойти на всенощную. крещенский сочельник невозможно нежен — наверное из-за воды. нежная ночь надежды. вода населенная богом утешит и исцелит. помню однажды привез из деревни воду освященную крещением. держал в шифоньере — любовался всю весну. делал осторожные глоточки. а встретив лето напился на радости в парке с двумя подругами какой-то плохой мадеры — и сильно страдая под утро нашарил крещенскую бутылку и в два глотка проглотил. днем было очень горестно. перед глазами мигали проруби залитые нежностью — наполненные звездной хрупкостью родники. я грозил своему отражению в зеркале крещенской пустой бутылкой. отражение было опухшим — виновато краснело глазами — сокрушенно фыркало.

севернее городка хаукипудас — не доезжая куйваниеми — у северо-восточной кромки ботнического залива — в провинции оулу — есть город ли. речка ли впадает здесь в море. есть автомобильная и железная дороги — идущие параллельно — самой линией морской воды. в сорока километрах выше по течению ли-речушки находится город юли-ли. мы во что бы то ни стало должны сюда съездить. в города ли и юли-ли. неужели там живут люди? до города ли от хельсинки — шестьсот пятьдесят километров на север.

в мокша-мордовском селе лелесьвеле в тетюшском районе бытует игра ‘улитка’. улитка улитка — покажи рога. — говорит парень девушке. и девушка — если парень ей не противен — на коротко показывает титьки. мы снимали здесь фильм — на троицу — а таня вокруг нас так и крутилась. видно было что мы ей нравились. а может хотела с нами в огромный киров? на таниной футболке были чьи-то чудовищные полустертые рожи. похоже красивых и энергичных ‘космических девиц’. грудь под ней пела и ходила. что ж! время троицы — женское. тане было пятнадцать — а нам двадцать шесть. она звала нас к себе домой — пока все были за селом в березах. мы сказали ей: невозможно. и пошагали к оператору — снимавшему с высоты танцующих в березах. и таня сказала: сыграем с вами в улитку? — и объяснила правила. таня — вылитое яблоко. улитка улитка — покажи рога. — бросил я яблоневой соблазнительнице. и таня потянула футболку наверх. улыбается — и стоит — покачивает плечами. таня — опусти — ну всё! — я не мог открыться соблазнам деревни. страшно жаль — но приходится иметь здесь принципы. таня захихикала: да ладно! — оглянитесь! я оглянулся на четыре стороны — и увидел спускающиеся к волге холмы — с прозрачными березами — растущими хороводами ручьями и веерами — покрытые людьми играющими в улитку. ты счастье — мордовская троица! среди играющих были видны оператор — его ассистент — звукорежиссер — и водитель. далекая камера на штативе была повернута объективом к солнцу.

маргарита ильинична славянова (в девичестве эминеску) — лежала одетая и в туфлях — в каюте теплохода ‘буковина’ — двигавшегося из архангельска в амдерму — первым экспериментальным рейсом севморпароходства — решившего наладить пассажирскую линию между областной столицей и самым дальним поселком области — в глубоком заполярье — у края карского моря — у пролива югорский шар. теплоход ‘буковина’ был комфортабельный. но все равно раскачивало так сильно — что маргарита ильинична очень боялась. шел год за номером 1964. маргарита ильинична — доктор. корабельный доктор на этот рейс. она жила в четырехкомнатной квартире в центре архангельска всю свою замужнюю жизнь. только мужа уже нет в живых. он был филолог. работал на радио — и корректировал несколько газет. зато живы скверные его родители. миновали поселок несь — и полуостров канин. впереди остров колгуев — носовая — варандей. и варнек — столица острова вайгач. после которого только амдерма. это ведь родина ее — буковина. виноградно-холмистая. ветрено-слезная. дульче-амарэ. поэтому она и вызвалась в рейс. южная буковина — город рэдэуць. сейчас — социалистическая румыния. михай эминеску — великий поэт — молодой и трагический папа румынской литературы — ее прямой предок. илие эминеску — папа маргариты ильиничны — живет в одессе. баренцево море трогает сердце — но как-то уж очень сильно. маргарита ильинична сердится сама на себя. ну что это такое? как она себя ведет в море? и хватается за виски — потому что ‘буковина’ снова проваливается в пучину. и лежащий в помятой черной юбке доктор видит как невкусная весовая морская капуста забивает ей рот и глаза. больше маргарите ильиничне не придется так мучиться. в связи с неполной загрузкой теплохода пассажирами эксперимент закончится одним рейсом.

лягу и усну — а когда встану — очень хотел бы найти стограммовую бутылочку македонской анисовой мастики. сорок три градуса. стояла бы рядом с кроватью на полу. в награду за эту книгу.

крылья утки на барабане ходят под мартовским пальто как лопатки. потому что маленькие. и пальцы тонкие — как стержни для авторучек. оказывается такие бывают. сейчас крылья спят. пальцы тоже. мы едем в автобусе из поселка староуткинск в поселок селезни. с урала — на смоленско-псковское поозерье. с реки чусовой — на западную двину. первым же вечером по приезде в селезни мы попросим у полярной звезды — дарительницы домов и браков — разрешения пожениться. автобус плавный — почти что пустой. двадцать девятое марта в окнах. мы едем уже второй день. утке на барабане тепло. и мне. утка все это время спит на соседнем кресле. утка спит — а я глажу ее по голове и представляю себе обручальное кольцо на ее безымянном пальце. ну и ну! да оно будет диаметром с глаз утенка! других улыбок и мыслей нет. улыбаться улыбаться этому как можно дольше! спящую руку держать держать.