О сестре Авроры писал Лермонтов: Графиня Эмилия Белее чем лилия. Рядом с "белой лилией" казалась строгой смуглая "северная Аврора". В 1824 году писал Авроре Баратынский, встретившийся с нею в Финляндии: Выдь, дохни нам упоеньем, Соименница зари; Всех румяным появленьем Оживи и озари! Пылкий юноша не сводит Взоров с милой и порой Мыслит с тихою тоской: "Для кого она выводит Солнце счастья за собой?" [299] Но Аврора не выводила за собой солнца счастья. Рок, который явно для всех тяготел над нею, заставил призадуматься суеверных. Первый ее жених умер. Аврора уехала к сестре Эмилии в Москву. Спустя несколько лет был назначен ее брак с полковником Мухановым, но снова жених умер до свадьбы. [Друг Баратынского, Путяты и др.; его статья о мадам де Сталь вызвала известный ответ Пушкина[300].] В 1836 году она вышла замуж за богача, мецената и чудака, графа П. Н. Демидова-Сан-Донато[301]. Через четыре года Аврора овдовела. Второй ее брак, с блестящим офицером Андреем Николаевичем Карамзиным, сыном писателя, обещал Авроре счастье, которого она до сих пор тщетно домогалась. Родные с обеих сторон долго противились браку, но "любовь восторжествовала над сопротивною силою", как писал кн. Вяземский. Аврора, однако, была недолго счастлива. В 1854 году Андрей Карамзин был убит в Дунайской армии, сорока лет от роду. Смерть его многих потрясла. Стареющий Тютчев писал с ужасом: "Можно себе представить, что этот несчастный Андрей Карамзин должен был испытать <…> Вероятно, в эту решительную минуту, на незнакомой земле, среди отвратительной толпы, готовой его изрубить, в его памяти пронеслась, как молния, вся та жизнь, которую он терял: жена, сестры, вся эта жизнь, такая приятная, богатая, полная ласки"[302]. Тютчев назвал эту смерть "недостойной жестокостью" и в письмах оставил образ Авроры, спокойной, окаменевшей в виду мертвого мужа[303]. Поэма Маслова — опыт стихового портрета Авроры. Сам же Маслов погиб, тоже "на незнакомой земле", и жизнь, которую он терял, была точно так же богата. Оживят ли его стихи эту старинную жизнь? Дадут ли они его собственный образ, образ поэта, любящего умершие формы? Ведь линия красивой традиции, которую оживляет Маслов, — сама умерла в наши дни. Во всяком случае у стихов есть то преимущество перед людьми, что они оживают, — и не однажды. "ЛИТЕРАТУРНАЯ МЫСЛЬ"[304] АЛЬМАНАХ II Слово «альманах», которое еще недавно было таким же определенным и выразительным, как "журнал", — потеряло теперь свой смысл. Неорганичность "Литературной мысли" как альманаха очевидна. Она распадается на два отдела, ничего общего между собою не имеющих: беллетристический и научный историко- и теоретико-литературный. Главный интерес альманаха — не в беллетристике, откровенно слабой (за исключением свежего рассказа Леонова)[305] или случайно подобранной, а во втором отделе, представляющем собою нечто вроде органа "правых формалистов" и «антиформалистов», сходящихся в «пересмотре» формального метода[306]. Отдел открывается статьей А. А. Смирнова под ответственным заглавием "Пути и задачи науки о литературе". Статья интересна как одна из несомненно последних попыток разрешить столь сложную в настоящее время проблему в объеме журнальной статьи. Напрасно только редакция сделала к ней примечание о том, что здесь подводится "под вопросы методологические более глубокая основа в философском смысле", и связала ее с исканиями формалистов. Этих-то основ, более глубоких в философском смысле, и этой-то связи с живой научной мыслью в области методологии — в статье как раз и не чувствуется. Статья представляет собою не столько попытку разобраться в методе литературного изучения, сколько попытку определить понятие литературы. При этом, относя науку о литературе к "наукам о духовном творчестве", автор жестоко упрощает риккертианство[307]: "В науках о природе, о вещественном, предмет определяется конкретными, осязательными признаками, допускающими применение прибора, глаза, руки. Вот растение, а вот животное. Свойства того и другого наглядны, могут быть взвешены, измерены, в известном смысле — ощупаны пальцем. Но что такое лирическое стихотворение?" (стр. 92). Одно из двух: либо предмет естествознания не может быть "ощупан пальцем", либо с равным правом можно ощупать глазом и ухом лирическое стихотворение. В наше время такие критерии нуждаются не в вульгаризации, а в пересмотре либо углублении. Взяв за исходный пункт в методологии литературного изучения "суждение ценности", автор использует в вопросе об определении литературы "триаду курсов поэтики доброго старого времени" — "истину, добро и красоту", неделимое единство которых в словесном творчестве дает поэзию, наличие одной красоты — словесность (впрочем, "познавательное <…> и этическое могут привходить в нее"), — а между этими двумя этажами, верхним и нижним, помещается литература — средний этаж, не имеющий определенного типа; это тип «переходный», "в состоянии неустойчивого равновесия". Характеристика литературы позволяет заключить, что это та же поэзия, но только в «низких» или комических, а то и попросту в настоящее время отодвинутых (или даже лично неприятных исследователю) жанрах. Интересен состав «литературы» в отличие от «поэзии»: "творчество А. Дюма-отца, Марка Твена, Ж. Верна, Понсона дю Террайля, весьма многое из "дидактической поэзии", из сатирической, из произведений XVIII века (напр., Вольтера), из «александризма», включая даже кое-что из эпиграмматических и т. п. стихотворений Пушкина…" (стр. 99). Интересно, в какой этаж попадет Свифт, напр.? Пожалуй, в «литературу»; Сервантеса же можно поместить и в третьем. Во всяком случае рекомендуется относиться с терпимостью к литераторам, которые иногда чрезвычайно похожи на поэтов: "<…> включение "на риск" всегда лучше, чем поспешное исключение" <…> (стр. 100). Нет, пожалуй, и Свифт может попасть в третий этаж. Изучать все эти разнородные области словесность, литературу, поэзию — нужно и различными методами. При этом история литературы возможна только разве в самом слабом виде (стр. 101), но здесь зато можно изучать "стиль, композицию, сюжетосложение и т. п." (стр. 102), т. е. здесь уместен "формальный метод". Что касается поэзии, то она, как неделимое триединство, должна только быть вчувствована и истории вовсе не допускает. Это, конечно, не исключает «рабочих» методов филологического, ибо текст все-таки нужен, еще в большей степени нужны, однако, биографический и историко-культурный метод — чтобы "вжиться в <…> обстановку личной жизни" автора (стр. 107). Формально-эстетический метод должен заняться в науке о поэзии анализом «вспышек», которые происходят при соприкосновении формы и содержания. Так как понятие «вспышек» ближайшим образом не определено, то ясно, что поле изучения поэзии остается за философским и этическим методом, — и автор ссылается на В. Соловьева, В. Иванова, Гершензона и Мережковского как на авторитеты науки о поэзии. вернуться "Авроре Ш…", в современных изданиях датируется концом 1824 началом 1825 г., или 1825 г. вернуться А. А. Муханов (1800–1834) — адъютант финляндского генерал-губернатора, в начале 30-х годов — полковник и камергер при московском Главном архиве министерства иностранных дел, литератор, адресат послания Баратынского "Запрос Муханову", в котором идет речь о А. К. Шернваль. В 1825 г. выступил в "Сыне отечества" (№ 10) со статьей "Отрывки г-жи Сталь о Финляндии с замечаниями", вызвав ответ Пушкина "О г-же Сталь и о г. М-ве" — первую его журнальную статью ("Московский телеграф", 1825, № 12). Н. В. Путята (1802–1877) — литератор, друг Баратынского. вернуться Ошибка (указано в рецензии Лернера). Титул князя Сан-Донато носил сын Павла Николаевича Демидова (1798–1840) Павел Павлович. вернуться Из письма к Э. Ф. Тютчевой от 9 июня 1854 г. — "Старина и новизна", кн. 19, 1915, стр. 205–206. См. в другом переводе в кн.: Ф. И. Тютчев. Стихотворения. Письма. М., 1957, стр. 401–402. вернуться Неточный пересказ письма к Э. Ф. Тютчевой от 19 июня 1854 г. "Старина и новизна", кн. 19, 1915, стр. 208. вернуться "ЛИТЕРАТУРНАЯ МЫСЛЬ". АЛЬМАНАХ II Впервые — "Книга и революция", 1923, № 3, стр. 71–72. Подпись: Ю. Т. Печатается по тексту журнала. Рецензия на: "Литературная мысль". Альманах II. Пг., «Мысль», 1923. Замысел рецензии определен, прежде всего, полемическими целями. Основное ее содержание составляет критика статьи А. А. Смирнова а "Пути и задачи науки о литературе". 19 июля 1922 г. Смирнов читал доклад "Введение в методологию науки о литературе" в Обществе изучения художественной словесности при ГИИИ (ЗМ, стр. 221). Тынянов ознакомился с докладом, возможно, еще десятью днями ранее — в дневниковой записи Б. М. Эйхенбаума от 9 июля 1922 г. рассказано: "Сегодня сюда приехал из Симферополя А. А. Смирнов. Вечером сошлись у Жирмунского, и А. А. стал делиться с нами докладом, который он хочет прочитать у нас в обществе. <…> Легкомысленная, провинциальная философия дурного вкуса, которую можно было слушать с некоторым вниманием только лет 10 назад. <…> Еще немного по поводу разговора со Смирновым и Жирмунским. Они настаивают на осознании философских предпосылок. Я отвечаю, что необходимо и плодотворно осознание методологических предпосылок, а от этого до философии в настоящем смысле этого слова очень далеко. Конкретная наука не есть прямой и непосредственный вывод из философии" (ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 244, лл. 71–72 об.). Ср. там же характеристику самого доклада (в дневнике названа иная дата, чем в печатном источнике, — 18 июля): "Страшно несовременно — в дурном смысле этого слова. Гершензоновщина и пр. <…> Все это — несомненная научная реакция и эпигонство, с которым надо бороться" (лл. 73–73 об.). Ср. печатный отзыв Эйхенбаума о статье Смирнова ("Печать и революция", 1924, № 5, стр. 7) и, с другой стороны, сочувственную ссылку на нее в статье В. М. Жирмунского "К вопросу о "формальном методе" — в кн.: О. Вальцель. Проблема формы в поэзии. Пб., 1923, стр. 12 (в то же время отзыв Смирнова — см. «Атеней», 1924, № 1–2 — о "Задачах поэтики" Жирмунского был сдержанным). Рецензия Тынянова явилась актом этой научной борьбы. Представление о ситуации расширяет написанная в 1924 г., но опубликованная только через 50 лет работа M. M. Бахтина "Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве", в значительной части посвященная критике формальной школы. Бахтин заявил солидарность со "многими положениями и выводами" Смирнова (М. Бахтин. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975, стр. 10), имея в виду прежде всего предпосылку взаимодействия познавательного, этического и эстетического в художественных явлениях. Однако в тот момент он, видимо, несколько преувеличивал свою близость к Смирнову; ср. критические замечания о последнем в кн.: П. Н. Медведев. Формальный метод в литературоведении. Л., 1928, стр. 38 (см. стр. 509 наст. изд., сноска). а А. А. Смирнов (1883–1962) — историк литературы и переводчик, профессор Ленинградского университета, специалист по западноевропейской литературе средневековья и Ренессанса, кельтолог, шекспировед. О выходе II выпуска "Литературной мысли" сообщала в марте «Россия» (1923, № 7, стр. 31). В том же номере "Книги и революции", где была помещена рецензия Тынянова, статью Смирнова подробно разбирал И. Оксенов ("На путях к новой поэтике"), оценки которого близки к оценкам Тынянова и Эйхенбаума. Оксенов отметил также близость точки зрения Смирнова к теоретическим взглядам Жирмунского, выразившимся в рецензии на книгу Р. О. Якобсона "Новейшая русская поэзия" ("Начала", 1921, кн. 1). Ср. рецензию на "Литературную мысль" А. Цейтлина ("Леф", 1923, № 3), отрицательно отозвавшегося о статье Смирнова. вернуться Эта ориентация второго отдела альманаха ощутима была уже в I выпуске "Литературной мысли", вышедшем в 1922 г. (на обложке — 1923). Во II выпуске отдел был редактирован А. С. Долининым. К «правым» формалистам Тынянов относит В. В. Виноградова, выступившего в I выпуске со статьей "О символике А. Ахматовой (Отрывки из работы по символике поэтической речи)", и Жирмунского, а также Б. А. Ларина (см. далее в рецензии об их статьях). Однако в этом же разделе в обоих выпусках печатались работы В. В. Томашевского. Его статья "Проблема стихотворного ритма", о которой упоминает далее Тынянов, ретроспективно была названа Эйхенбаумом в числе работ, имевших принципиальное значение для развития формальной школы (Б. Эйхенбаум. Литература. Л., 1927, стр. 133–138). Расширенное понимание ритма, предложенное Томашевским, в принципе близко концепции ПСЯ. Полемику с Виноградовым см. в статье "Ода как ораторский жанр", ср. также в прим. к "Предисловию к книге "Проблема стиховой семантики"" и "О литературной эволюции". вернуться Труды Г. Риккерта были хорошо известны в России в начале XX в. На фоне очевидного отталкивания опоязовской филологии от философского умозрения представляют интерес сведения о знакомстве Тынянова и Эйхенбаума с идеями Риккерта. Тынянов познакомился с неокантианством в университете. В архиве Ю. Г. Оксмана, среди материалов к широко задуманным в последние годы жизни ученого мемуарам о Пушкинском семинарии С. А. Венгерова (замысел не был осуществлен), сохранился листок, озаглавленный "К воспоминаниям о Ю. Н. Тынянове". "Лекции и книги проф. А. И. Введенского, — писал Оксман, проповедовали неокантианство, а потому почти все студенты-филологи были яростными противниками вульгарного материализма <…> Историю новой философии мы знали по Виндельбанду и косо смотрели на тех, кто предпочитал Паульсена, Маха и Авенариуса. "Науки о духе" мы вслед за В. Дильтеем и Риккертом (и того и другого мы знали только понаслышке) противопоставляли наукам естественным <…>". Об освоении Риккерта уже непосредственно в связи с актуальными научными исканиями свидетельствует дневник Эйхенбаума. В январе 1919 г. Эйхенбаум записывал: "Для методологических вопросов читаю Риккерта — "Науки о природе и науки о культуре"". Далее следует список философских работ, которые "в связи с этой книгой надо посмотреть". Среди них «Прелюдии» Виндельбанда, "Substanzbegriff und Funktionebegriff" Э. Кассирера, названы также П. Наторп, М. Адлер. Очень любопытны записи от 12 января 1919 г.: "Можно, исходя из Риккерта, представить себе, что и в истории искусства необходимо применение естественнонаучного метода: 1) когда речь идет о социальной жизни искусства (общественное положение поэта, направленность его искусства на определенные существующие слои и т. д.), 2) когда дело касается «природы» этого материала, из которого делается произведение искусства. И тут и там мыслимо построение законов и понятий" (ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 246, л. 55 об). 18 января: "Сегодня разговаривал о Риккерте с А. Е. Пресняковым. Он занят сейчас общим вопросом о соотношении между историческими оценками и вечными ценностями, т. е., иначе говоря, о связи между "отнесением к ценностям", как у Риккерта, и оценкой. <…> К чтению Риккерта надо непременно привлечь книгу Вёльфлина (последний труд его) — "Kunstgeschichtliche Grundbegriffe"" (там же). За тыняновской оценкой «упрощенного» риккертианства Смирнова и его построений на основе "суждения ценности" также стоит, по-видимому, некоторый опыт освоения идей Риккерта. Позитивным ответом Тынянова на вопрос об определении литературы была его концепция литературного факта, включавшая и представление об относительной и подвижной ценности литературных явлений. |
