— Значить, не сырые, населенные гориллами, леса, а песчаные барханы с саксаулами? Тоже неплохо. Вечером, между прочим, здесь бывают танцы. Теперь это называется оттянуться. Отряжу к вам одного из своих спутников. Сэм — молодой человек с интеллигентной внешностью лифтера. Вы его, конечно, помните?

К удивлению Николая Капа обиженно надула губы:

— Он мне не понравился. Когда он говорит, то прячет глаза… Я бы лучше посидела с вами на диванчике или просто постояла бы под ночным небом.

— Рассматривая звезды? А вы знаете, что все они разного цвета? Арктур красноват. Сириус — чисто голубой. Ригель — крайняя звезда в созвездии Ориона, сейчас он не виден, светит спокойным зеленоватым светом.

— О, да вы — поэт!

— Только рядом с такой, как вы. А сейчас миллион извинений, мое время бай-бай. Возраст, сами понимаете.

— Знаете, кого я встретил на теплоходе? — спросил, вернувшись в каюту, Николай. — Помните, Федя, особу женского пола, специалиста по бумагам, исчезающим из архива? Это она сообщила мне фамилию Шпенглера. Надо бы отблагодарить ее. Пара ни к чему не обязывающих знаков внимания, например, совместная прогулка на катере по шхерам. Но у нас дела, придется ей коротать часы, свободные от экскурсий, в одиночестве.

Ночью теплоход стало качать. Николай лежал, упираясь ногами в клетчатых штопаных носках в переборку. Под ним стонал, то вползая на подушку, то скатываясь с нее, Федор. Волны с размаху ударяли в борт и рассыпались с шумом газированной воды.

Поздно наступивший вялый рассвет вымыл из белого мрака полосу берега с острыми финскими крышами и жестяными заводскими трубами. Над одной трубой висел черный басовый дым.

— Приехали, — сказал Николай. — Стыдно, Федя, у вас вид человека, который пересек пустыню на верблюде. Почему вы не сказали, что укачиваетесь? Я оставил бы вас дома.

Сопровождаемый членами товарищества, он вышел на палубу. Теплоход подходил к пристани. Моторы, взревев, отработали задний. Причал повернулся и стал к теплоходу боком, на него с палубы полетели канаты. Прыгая, как рок-музыканты, два матроса накрутили канат на чугунные толстомордые палы. «Майкл Джексон» привалился к причальному брусу, последний раз отшумел машинами и замер.

Пассажиры потянулись на берег. В толпе Николай заметил Капитолину. Она помахала ему рукой.

— Встретимся! — крикнул он. — Обязательно встретимся… Жалко оставлять юное существо без надежд, — объяснил он своим соратникам, — А сейчас рысью к пугачевской вдове. Надеюсь, она не забыла, где тут дом ее подруги Эвелин Фандерфлит?

Супруг женщины, которую Николай Шмидт громогласно на всю пристань назвал пугачевской вдовой, был замечательным человеком. Лев Крандылевский всю жизнь работал над одной книгой. Это был капитальный труд под названием «Флаги и знамена. Пособие для распознавания войск и кораблей, встреченных на суше и на море». К составлению его он приступил в первый же год нового двадцатого века и к 1917 году довел рукопись до состояния, когда ее можно было отдавать в печать. Сидя вечерами над папками, заполненными сотнями листов с разноцветными рисунками флагов, эгид и вымпелов, он, сладко млея, разглядывал их. Зеленый с синей небесной сферой бразильский флаг, синий, дважды перечеркнутый красными крестами британский и итальянский со щитом и распятием вызывали у него радостное сердцебиение. Листая, он доходил до белого с красным всплывающим кругом японского и, блаженно вздохнув, думал о дне, когда понесет все это в типографию. Однако грянула революция и вместо строгого черного с золотом и орлом российского флага появился возмутительный красный. Окончание мировой войны произвело в труде Крандылевского опустошения, которые можно было сравнить только с прохождением селя. Чехарда, которая началась с флагами, ввергла его в уныние. Особенно возмутила его империя Габсбургов, которая распалась на Австрию, Венгрию и Чехословакию, причем каждая из стран немедленно обзавелась своим знаменем. Надо было приниматься за работу вновь…

Шли годы. Лева женился. В доме появились три кошки. Молодая супруга привела их в дом на поводках, как собак. Приходилось подрабатывать гнусной газетной мелочью, вроде «Как всегда, на высоком уровне прошло собрание правления районной организации Осоавиахима…». Но труда своей жизни Лева не оставил. К 38-му году он был снова закончен и рассмотрен на заседаниях четырех комиссий. Был даже назначен день, когда «Печатный двор» мог принять тяжелый чемодан с рукописью. Но утром, развернув газету, Лев Крандылевский похолодел от ненависти: коварная Австрия снова нанесла ему удар — потеряла независимость и вошла в аншлюс с Германией, лишившись своего флага. Пришлось вносить изменения.

В войну в голодном, но теплом Ташкенте старый Лев, упорно проклиная исчезающие и появляющиеся на карте государства, продолжал готовить книгу. Появление после войны на карте Африки десятков новых флагов вызвало у него язву двенадцатиперстной кишки.

— Ты совсем не ешь! — говорила ему жена. — Ты почернел и ходишь уже на согнутых ногах.

— Ничего, зато дело идет к концу. Я, кажется, успеваю, — отвечал он.

Он закончил рукопись, успев исключить из нее все полосатые и одноцветные флаги республик с горными пиками и коробочками хлопчатника, существовавшие до распада Союза, и включив вместо них российский триколор. И снова настал день, когда чемодан был готов и даже выставлен в переднюю.

— Что ты прячешь от меня газету? — забеспокоился уже одетый в пальто муж, заметив, что жена сует за зеркало только что вытащенные из почтового ящика «Известия».

Бледная от дурного предчувствия, супруга сдалась. Мелкими буквами на первой странице сообщалось, что утвержден новый герб Украины — трезубец. Похожий на острогу, которой колют рыбу, он пронзил сердце старого труженика. Через неделю, не приходя в сознание, Лев Крандылевский умер. Последние его слова были:

— Не нужно ничего менять.

Адресовались они, вероятно, не жене, не врачам, а главам и народам государств.

Уехавшая после его смерти в тихий Заозерск вдова увезла с собой ненужную рукопись, а также всю живность, которая расплодилась в квартире в последние годы жизни старого литератора.

— Итак, небольшой визит вежливости, — повторил Николай, когда его небольшой отряд в полном составе сошел на берег. — Надо узнать у старухи, как пройти в золотую кладовую, а заодно выяснить, не смогут ли у нее пожить день-два трое предприимчивых, но безусловно кристально честных старателей, занятых поисками алмазной трубки.

Визит в милицию дал адрес, по которому теперь проживала вдова. Найдя дом и оставив компаньонов внизу дожидаться результатов визита, председатель товарищества поднялся по полуразрушенной лестнице. Отыскав на втором этаже дверь с бумажкой, на которой от руки было написано «Крандылевский», а последние две буквы переправлены на «ая», он нажал кнопку звонка. За дверью сперва послышались шаркающие шаги, а затем на пороге показалась одетая в защитную рубаху воина-афганца старуха в больших, с выпуклыми линзами и черной оправой, очках. Проявив полное безразличие к тому, что за посетитель навестил ее, хозяйка квартиры сделала знак идти за ней. Знак этот она сделала кулаком, и при этом гость разглядел, что в кулаке она держит какое-то рыжее существо, которое шевелит ногами и пытается вырваться.

— Дверь закрыли? — спросила старуха. — Идите за мной осторожно.

Когда освещенным дрожащей красноватой лампочкой коридором она привела Николая в комнату, тому показалось, что он, как водолаз, опустился под воду. Комната была без окон, а стены ее до потолка заставлены светящимися голубыми аквариумами. В аквариумах неторопливо передвигались жемчужные барбусы и похожие на осколки красного стекла меченосцы, метелью носились гуппи, вниз головой перемещались рогатые скаляры, а черные сомики с казачьими усами меланхолично объедали со стекол зелень. В отдельно поставленных банках обреченно кишели мотыли, циклопы и шевелились трубочники.