У вас в Петрограде уже давно спокойно, а у нас на севере в Пенджабе то и дело вспыхивают религиозные битвы, и поскольку в Дели проживает много мусульман, то бывают дни, когда вечером лучше не показываться на улице. Впрочем, Восток — это Восток, а он всегда был терзаем распрями и междуусобицами. Против моего окна стоит английский патруль, и, глядя на солдат, невольно вспоминаешь слухи (а им уже много лет!) о неизбежном исходе отсюда людей с белой кожей. Нет более беспомощной и более ранимой науки, чем твоя история: какой урок можно извлечь из столетнего господства европейцев на этом обширном полуострове? Чему научила их судьба других властителей? К чему шли на нем непрерывные войны?

Всякий раз, когда на улицах начинают стрелять или раздаются крики бегущих, я вспоминаю наш Петроград и последние дни перед отъездом. Особенно часто, даже во сне, меня посещает видение: я, Эвелин, слуга и двое племянников Карла раздаем и прячем все ценное, все, подлежащее хранению. Кстати, племянники оба погибли в Риге, как только приехали туда, — была попытка коммунистического реванша, остатки распущенной большевистской дивизии пытались захватить Сейм. И еще — ночной переход границы под Псковом и проводник, старый эстонец, который, как мне казалось, все время прикидывал, не выдать ли нас. А далее — начало наших с Эвелин голодных странствий по Европе, которая в предвоенные годы казалась такой гостеприимной и сытной.

Здесь, в Дели, я продолжаю заниматься птицами, для чего каждый октябрь уезжаю на юг, в Мадрас. Там заповедник Ведантангал, болота и озера, на которые зимой, гонимые, как и мы, холодами России слетаются из просторов Казахстана и Прикаспия пернатые. Ах, с каким восторгом бы я перечислил, кого там встретил! Да что тебе до птиц — разбитый фриз из Кафы или могильная плита из Херсонеса тебе в тысячу раз интереснее. Увижу ли я когда-нибудь берега Тавриды?

Эвелин очень любит ездить со мной в Ведантангал и говорит, что Дели ей несносен и что только в Мадрасе она чувствует себя как дома. Как твои дела? Что музей? Не обрушились ли с его крыши взирающие на город суровые греческие девы? Что они видят, я знаю — как можно не следить за тем, что творится на Родине.

Письмо пересылаю с надежным человеком.

Получил ли ты мое послание, в котором я доверял тебе нашу тайну? Старый слуга, который помогал нам прятать вещи, догнал нас с большим опозданием и рассказал, что в городе появились слухи о спрятанном кладе, отчего он перенес его в более безопасное место. Место это с его слов я отметил на плане дома крестиком. План у нас с Эвелин, и я часто, вынув из шкатулки, рассматриваю его. Зачем, для кого этот крест? Надежды нет! Увы!

Эвелин кланяется вместе со мной.

Твой Андре».

На обороте письма было выведено: «Получено от работника делийского зоопарка Андре Фандерфлита 13 мая 1936 года».

Так вот куда занесло секрет последнего тайника! Дели. Индия. Жив ли автор письма? Хотел возобновить отношения с другом, хотел приехать? Не потерял надежд? Недаром он пишет, что часто смотрит на план.

Перед глазами председателя возник чертеж с крестиком, аккуратно посаженным около одной из стен. Тут, совсем рядом, может быть, под ногами…

Индия… Это потребует не много денег. Малосостоятельный бизнесмен, потерпев катастрофу в издательском деле, делает небольшой шоп-тур в страну, где самые дешевые в мире магазины… Но откуда взять денег на поездку?

Отперев стол, Николай еще раз с ожесточением перерыл его. Ни банкноты… Но, когда ящики были поставлены на место, перед председателем правления на столе остался листок — обложка книги, найденной в сундуке.

Скоро он уже сидел на продавленном диване у Малоземельского, а хозяин, вооружившись лупой двойного увеличения, внимательно рассматривал трофей. Изучив его и издав губами поцелуйный звук, он подошел к книжной полке и полистал несколько справочников.

— Это обложка изданного в 1916 году сборника «Пета»: Асеев, Чартов, Хлебников. Тираж издания ничтожный, а значит, какую-то ценность представляет даже одна обложка. Но самое главное не это. Видите, на обложке автографы? Можно ожидать любой неожиданности. Но тут я пас. Обложку надо показать букинисту. Только будьте очень осторожны. Клочку бумаги с небрежной подписью «Блок» или «Гумилев» сейчас нет цены. Впрочем, ни Блок, ни Гумилев тут не читаются. Все равно, сходите. Ну, как?

— Никогда бы не подумал, что это может цениться.

— Сходите, сходите.

«Что ж… Индия, стоит рискнуть. Скорее всего, букинисты дадут жалкие гроши, но надо с чего-то начинать».

Провожая Николая, критик в дверях негромко сказал:

— А Шпенглер таки всплыл.

— Около Адмиралтейства? — мрачно пошутил председатель правления, но, посмотрев на критика, понял, что шутки здесь неуместны.

— Похороны послезавтра. — Малоземельский нахмурился. — Будут расспрашивать о нем — вы ничего не знаете. Никаких дел с ним не имели. Оказывается, авто от Бурнета было не единственным. Закат Европы. Скажут «Шпенглер» — с трудом вспоминайте. И ни в каком «Камаринском мужике» вы не были.

Коллекции бывают разные. Жители Суматры — даяки — коптили и бережно сохраняли отрезанные головы побежденных врагов. У египетского фараона было собрание гепардовых шкур. Гепардов фараон всех убил лично. Клеопатра и римлянка Мессалина увлекались разноцветным жемчугом. У французской королевы Марии-Антуанетты было четыреста пар туфель. Швед Линней собирал стебельки трав и чучела птиц. Купец Третьяков покупал картины.

В двадцатом веке дело коллекционирования сделало зигзаг. В моду вошли оригинальные коллекции. Один чудак в Бразилии всю жизнь копил женские каблуки. Чтобы разместить коллекцию, пристроил к дому галерею. Появились собиратели камней. Не опалов или топазов, а самых обыкновенных камней, лежащих под ногами.

— Вот этот камешек я подобрал на мысе Край света, остров Шикотан, — объясняет такой любитель. — А этот мне принесли с вершины Эвереста. Вон тот булыжник подняли с мостовой, по которой везли с вещичками высылаемого за пределы страны Троцкого…

Почтовые марки, монеты, открытки и конверты. Чего только не встретишь в доме человека, пораженного бациллой собирательства!

Но среди увлечений книги занимают особое место. Закопченная голова пугала, жемчужина, величиной с орех, вызывала нездоровое желание убить владелицу и завладеть сокровищем. Даже вокруг марок и открыток всегда наблюдается мелкий ажиотаж. И только книги требуют к себе строго почтения и энциклопедических знаний.

— Хе-хе, вот средневековая кашмирская рукопись. Миниатюры неизвестного художника. Шестнадцатый век. Иллюстрации к рассказу о старике, выдавшем дочь замуж за башмачника. На рисунке, изволите видеть, старик упрекает башмачника за жестокое обращение с женщиной, а та стыдливо прикрывает лицо уголком сари, — захлебываясь от восторга, но сохраняя внешнюю невозмутимость, показывает коллекционер свое сокровище. — А это Евангелие — края обуглены — спасено из горевшей избы староверов. Верхняя Печора, восемнадцатый век, царь Петр Алексеевич изволил наводить свои порядки… А это «Садок судей», второй сборничек футуристов. В части тиража сбилось клише, цветы на обложке напечатаны дважды. Редчайшая вещь! Уникум. У нас и за рубежом известно только пять.

Слушатель млеет.

Магазин «Букинист» располагался в арендованном у города помещении детского кафе «Ромашка». Здесь Николай нашел единственного продавца-скупщика, старичка, сидевшего за розовым прилавком. Старичок был похож на добродушного рождественского деда. Завидя председателя, рождественский дед отложил в сторону книгу, которую читал, и доброжелательно посмотрел на гостя.

— Вот принес кое-что, — сказал Николай и выбросил на прилавок свой кейс.

Рождественский старичок так же ласково посмотрел на чемоданчик.

— Раритеты берете? — спросил Николай. — Махнем, не глядя?

— А что у вас? Книги, гравюры, маргиналии?