В крошечном, набитом корзинами, мешками и ящиками грузовичке, переделанном в пригородный автобус, куда рано утром был посажен Николай, люди тряслись единой, плотно сбитой массой. Но бывший галеасец чувствовал подъем и терпеливо следил, как текут мимо зеленые поля и ползут маленькие каменные без окон домики.

— Махабалипурам! — возвестил наконец, просовывая голову в заднее окошко без стекла, водитель. — Махабалипурам!

Председатель вылез из машины последним. Держа в руке записку с названием улицы, он, то и дело справляясь, так ли идет, направился искать дом на Рани-роуд.

Солнце палило нещадно. Рубашка на председателе взмокла, по лбу струились ручейки пота. Решив спрятаться от обжигающих лучей и перевести дух, он начал искать укрытие.

Заставляя улочку изогнуться, перегораживая ее, из земли поднималась черная, сглаженная миллионами планетарных лет базальтовая скала. В ней был вырублен пещерный храм. Причудливые фигуры каменных слонов стыли у входа. Многорукие боги вели посетителей внутрь. В храме было холодно, в полумраке курились свечи и шелестели шаги. Богомольцы, преклонив колена, излагали богам свои бытовые нужды.

— Очень мудро было построить это сооружение в скале. Теперь до дома мадам Эвелин я доберусь.

Побродив по храму и похлопав на прощание по могучим ногам слонов, председатель снова вышел на улицу. Около храмовой горы лежали две знакомые ему по Дели плоские корзины, сидел укротитель и стоял мальчишка с мангустой.

— Ноу, ноу, не надо! — увидев, что укротитель уже потянулся к корзине, Николай замахал руками. Но он опоздал, мужчина сбросил с корзины крышку, оттуда стремительно поднялась и встала на хвост кобра. Снова раздулся капюшон с черными очками, и вновь обреченная змея принялась недовольно следить за движениями дудки.

Решив, что она потанцевала достаточно, мужчина сунул кобру в корзину, но сделал он это не очень проворно, змея как пружина подпрыгнула и устремилась к Николаю.

— Но, но, я иностранный подданный! — закричал тот, подбирая брюки и подпрыгивая.

Однако укротитель уже исправил свою оплошность — он водворил кобру на место, и снова была сброшена крышка со второй корзины, и оттуда снова вылетела серо-коричневая змея. Снова мангуста бросилась на нее и с первого же броска прокусила ей затылок. Мальчишка показал мертвого гада иностранцу. Серо-коричневая висела, как плеть.

— Кто бы ни сидел у вас во второй корзинке, работа выполнена, придется платить, — порывшись в карманах, Николай достал горсть мелких монет.

Прикрыв голову носовым платком, председатель побрел дальше. Улица Рани-роуд и нужный дом нашлись на самой окраине городка. За металлической оградой белело двухэтажное европейское здание с черепичной крышей.

— Особняк во вкусе Гетти-младшего, — пробормотал председатель, позвонил в колокольчик и стал терпеливо ждать. — Хорошо, если тут обошлось без ювелировых денег. И если хрустальное яйцо ни при чем… Ну, наконец-то, идут!

Темнокожий слуга, не говоря ни слова, провел председателя товарищества в вестибюль, где тот написал на клочке бумажки несколько слов и знаками показал, что его надо передать хозяйке. Вернувшись, слуга пропел: «Пли-и-из!»

От успеха или неуспеха великой миссии бывшего галеасца отделяли всего несколько минут и десяток шагов. Его провели в гостиную. Острый глаз председателя сразу же разглядел над пестрой шалью, наброшенной на большое с высокой спинкой кресло, острый подбородок и молитвенно сложенные пергаментные кисти старческих рук. Шевельнулись седые, рассыпанные по лицу волосы, на гостя уставились два мутных голубоватых глаза.

— Мадам, — приближаясь к креслу, Николай решил, что если он не поцелует руку, то это будет ошибкой. Рука пахта камфарой. — Будучи вашим соотечественником и находясь по делам службы в вашем городе, не мог не нанести визит. Вижу, вы в добром здравии. Могу я задать вам несколько вопросов?

Старуха продолжала безразлично смотреть на гостя. Затем перевела взгляд на слугу. Тот, наклонившись к самому ее уху, что-то прошептал.

— Ах, так он говорит по-русски! Он из России. Я когда-то хорошо говорила по-русски, — адресуясь уже к Николаю, пробормотала хозяйка. — Что привело вас в мой дом, мистер…?

— Шмидт. Представляю в этой стране интересы туристического агентства «Садко», небольшие недоразумения с компанией «Радха». Талибы, колебания рубля, новые тарифы за услуги. Но я и журналист. Творческие интересы — встречи с представителями русской эмиграции. В частности, занимаюсь судьбой семьи Фаберже. Сколько пришлось вынести вам и вашим родным!

Не задерживаясь, он популярно пересказал все, что слышал от Сыроземова и прочел в письмах, упирая на обстоятельства бегства главы клана и на судьбу двух кузенов в Риге.

— Так, значит, их расстреляли? — с удивлением пробормотала старуха, хотя много лет уже знала об этом. — Они оба были в молодости повесами. Один из них соблазнил Китги Маркову. Откровенно говоря, мне их ничуть не жалко. А вы не знаете, Генриетта бросила своего мужа? Между нами, он пил, как башмачных дел мастер.

— Как сапожник, — поправил Николай. — Бросила и немедленно вышла снова. Новый муж — владелец компании «Пицца Рома», итальянец.

— И правильно сделала… Надеюсь, они не живут со старым мужем в одном городе?! It would be terrible!

— Революция — это ужасно, — согласился гость, уклоняясь от разговора на английском языке. — Одни латышские стрелки чего стоят. В Петрограде, говорят, дома горели, как факелы. Не было воды. Между прочим, мне матушка часто рассказывала о вашем доме.

— А вы, простите, в каком родстве с Карлом? — живо заинтересовалась старуха. — Уж не морганатический ли брак младшего сына? Ваше имя?

— Леопольд. Маман была гувернанткой у его детей. Пылкая любовь, невозможность открыться. Встретились только после войны в

Париже. Но и туг — разница в тридцать лет. Она пощадила его чувства. А затем Вторая мировая… Франция под немецкой пятой, множество приключений, я оказался в России. Но вернемся к вашему дому. Дорогие воспоминания детства: мать, наклонясь над кроваткой, рассказывает о числе и размерах брошенных в Петрограде комнат. У вас случайно не сохранился план дома?

К великому удивлению Николая, старуха послала слугу, и тот вернулся со шкатулкой желтого дерева с резными павлинами на крышке. Эвелин открыла ее. По комнате распространился запах сандала и пыли.

— Письмо ко мне прапорщика Иванова-Ланского. Впрочем, когда он их писал, мы были детьми… Записка, которой я ответила на балу у княгини Гагариной на предложение Мишеля Волынского танцевать с ним вальс… Ответ от мерзавца Урицкого относительно реквизиции у нас семейных ценностей…

— Вот тут какие-то интересные бумаги, — перебил старуху Николай, заметив под кипой бледно-розовых и голубых писем сложенные вчетверо пожелтевшие листы, испещренные прямыми линиями и квадратиками.

— Мой бог! Неужели? Ну, уж если вам это интереснее, Мишель, — обиделась хозяйка. Но она не успела вымолвить это, как твердая рука председателя товарищества извлекла со дна шкатулки листы. Раскрыв их, он восторженно кашлянул — в его руках были планы земельных участков и эскизы домов, построенных семейством ювелира в разное время в разных местах.

— Так скажите мне, Вольдемар, что делается у нас там, в Петрограде?

Но гость уже судорожно перебирал планы. Двухэтажный заозерский дом… Причудливое строение в восточном стиле с минаретом-башенкой, вероятно, дача в Крыму… Дом в Царских Прудах… Наконец, вот оно — фасад такого знакомого Николаю козьмапрутковского дома… Третий, четвертый его этажи… Подвал… На одной из стен чьей-то твердой рукой нарисован крест. Неужели он? Да. Для того чтобы не было сомнений в том, что он здесь не случайно, крест повторен на поле и около него теми же чернилами выведены латинские буквы «AG». Анна Габсбург!

Николай почувствовал, как волна усталой радости поднимает, подобно океанской зыби, его тело. Долгожданный чертеж был в его руках.