Остров Романтики От Арктики до Антарктики Люди весь мир прошли И только остров Романтики На карты не нанесли. А он существует, заметьте-ка, Там есть и луна, и горы, Но нет ни единого скептика И ни одного резонера. Ни шепота обывателей, Ни скуки и ни тоски. Живут там одни мечтатели, Влюбленные и чудаки. Там есть голубые утесы И всех ветров голоса. Белые альбатросы И алые паруса. Там есть залив Дон Кихота И мыс Робинзона есть. Гитара в большом почете, А первое слово – «честь»! Там сплошь туристские тропы, И перед каждым костром Едят черепах с укропом Под крепкий ямайский ром. Там песня часто увенчана Кубком в цветном серебре. А оскорбивший женщину Сжигается на костре. Гитары звенят ночами, К созвездьям ракеты мчат. Там только всегда стихами Влюбленные говорят. И каждая мысль и фраза Сверкает там, как кристалл. Ведь здесь никому и ни разу Никто еще не солгал. От Арктики до Антарктики Люди весь мир прошли И только остров Романтики На карты не нанесли. Но, право, грустить не надо О картах. Все дело в том, Что остров тот вечно рядом – Он в сердце живет твоем! 1965 Новогодняя шутка Звездной ночью новогодней Дед Мороз меня спросил: – Отвечай мне, что сегодня У меня б ты попросил? – Добрый старче, я желаю Счастья каждому листу, Человеку, попугаю, Обезьяне и киту. Пусть лисица бродит в роще, Лев живет, змея и рысь, Сделай только так, чтоб тещи На земле перевелись! P. S. Только плохие тещи. 1965 Юбиляр От ярких люстр сиреневый пожар, Президиум, цветы, преподношенья… А в самом центре грузный юбиляр, Торжественный, как важный циркуляр, С улыбкой принимает поздравленья. С трибуны льется сладостный настой: – Спасибо вам за все, что вы даете! Ведь вы начальник скромный и простой, Душою светлый, сердцем золотой, Отец в заботе и орел в работе! На стол ложатся стопкой адреса В красивых папках из тисненой кожи, Шуршат стенографистки, как стрекозы, Гудят елейным хором голоса, Дрожат в корзинах лилии и розы… А в зале сослуживцы юбиляра. Они-то знают, что он за герой. Но незлобивость, этот вирус старый, Ах, как живуч он в нас еще порой! А ведь уж им-то подлинно известно, Что юбиляр – умелый карьерист, Скорей чиновник, чем специалист, И никакой не «чуткий» и не «честный». Всех, с кем не ладил, мстительно травил. Одни льстецы ему кантаты пели. Нет, никого он в мире не любил, Лишь кверху лез, заигрывал, хитрил, Любой ценою добиваясь цели. И юбилей идет, как говорится, «На самом высшем уровне», и тут Ничто не приключится, не случится И подхалима с места не прервут. Ведь доброта, в людских глазах скользя, Наверно, так им шепчет почему-то: «Нельзя ж ломать торжественной минуты!» Нельзя ломать? А почему нельзя?! Вот если б все, кого он зло обидел, Подсиживал и поедал живьем, Кого за честность остро ненавидел, Сказали б все, что следует о нем?! Сказали б все решительно и круто, Все, не боясь и не смягчая слов, Не глядя на торжественность минуты, На адреса, подарки и льстецов. Как он грубел и как жирел от чванства, Как загонял между друзьями клин. И наплевать на то, что он начальство! Ведь сукин сын – он всюду сукин сын! Вот так смахнуть бы к черту все фанфары, И – настежь окна! Кончился елей! Вот это был бы славный юбилей, По всем статьям достойный юбиляра! 1965 Сердечная история Сто раз решал он о любви своей Сказать ей твердо. Все как на духу! Но всякий раз, едва встречался с ней, Краснел и нес сплошную чепуху. Хотел сказать решительное слово, Но, как на грех, мучительно мычал. Невесть зачем цитировал Толстого Или вдруг просто каменно молчал. Вконец растратив мужество свое, Шагал домой, подавлен и потерян, И только с фотографией ее Он был красноречив и откровенен. Перед простым любительским портретом Он смелым был, он был самим собой. Он поверял ей думы и секреты, Те, что не смел открыть перед живой. В спортивной белой блузке возле сетки, Прядь придержав рукой от ветерка, Она стояла с теннисной ракеткой И, улыбаясь, щурилась слегка. А он смотрел, не в силах оторваться, Шепча ей кучу самых нежных слов. Потом вздыхал: – Тебе бы все смеяться, А я тут пропадай через любовь! Она была повсюду, как на грех: Глаза… И смех – надменный и пьянящий. Он и во сне все слышал этот смех И клял себя за трусость даже спящий. Но час настал. Высокий, гордый час! Когда решил он, что скорей умрет, Чем будет тряпкой. И на этот раз Без ясного ответа не уйдет! Средь городского шумного движенья Он шел вперед походкою бойца, Чтоб победить иль проиграть сраженье, Но ни за что не дрогнуть до конца! Однако то ли в чем-то просчитался, То ли споткнулся где-то на ходу, Но вновь краснел, и снова заикался, И снова нес сплошную ерунду. – Ну, вот и все! – Он вышел на бульвар, Достал портрет любимой машинально, Сел на скамейку и сказал печально: – Вот и погиб «решительный удар»! Тебе небось смешно, что я робею. Скажи, моя красивая звезда: Меня ты любишь? Будешь ли моею? Да или нет? – И вдруг услышал: – Да! Что это? Бред? Иль сердце виновато? Иль просто клен прошелестел листвой? Он обернулся: в пламени заката Она стояла за его спиной. Он мог поклясться, что такой прекрасной Еще ее не видел никогда. – Да, мой мучитель! Да, молчун несчастный! Да, жалкий трус! Да, мой любимый! Да! 1965 |
