Спускаясь вниз, она заглядывала в каждую расселину, попадавшуюся ей на пути, во все выбоины в скалах, в спокойно дремлющие прозрачные озерки, в ясном зеркале которых отражалось небо. Со дна подымался романтический лес изумрудно-зеленых трав. Откуда-то выпрыгивали, как лягушки, большие черные крабы и исчезали, не замутив воды. Молодую женщину не покидала задумчивость, словно она проникала взором в таинственные страны, в обширные, неисследованные, блаженные края.

Когда молодые люди вернулись к подножью прибрежных скал, Эстелла заметила, что ее спутник набрал в носовой платок мидий.

— Это для господина Шабра, — сказал он. — Я отнесу ему.

Тут наверху как раз появился огорченный г-н Шабр.

— У сторожа нет никаких ракушек, — закричал он. — Я не хотел идти сюда и был прав.

Но когда молодой человек показал ему издали мидий, он успокоился. И в изумлении смотрел, с какой ловкостью карабкается тот по тропке, известной только ему, на скалу, отвесную, как стена. При спуске понадобилось еще больше отваги.

— Это пустяки, — говорил Гектор. — Тут настоящая лестница. Надо только знать, где ступеньки.

Господин Шабр настаивал на возвращении: море покрылось зыбью. Он умолял жену, по крайней мере, подняться наверх, поискав подходящую тропу. Гектор отвечал, смеясь, что здесь вовсе нет троп, доступных женщине, что теперь уже придется идти дальше. Кроме того, они еще не видели гротов. Тогда г-ну Шабру ничего не осталось, как продолжать путь по гребню скалистого берега. Солнце уже садилось, и он, закрыв свой зонт, опирался на него, как на трость, а в другой руке нес корзинку с мидиями.

— Вы устали? — ласково спросил Гектор.

— Да, чуть-чуть, — ответила Эстелла.

Он предложил ей руку. Она совсем не устала, но приятная истома все больше овладевала ею. Только что она с волнением следила за Гектором, карабкавшимся по отвесной скале, и до сих пор ее не покидала внутренняя дрожь. Они медленно брели по песчаному берегу и больше не разговаривали; галька и осколки ракушек хрустели у них под ногами, как на садовых дорожках. Он показал ей две глубокие впадины в скалах: Яму безумного монаха и Кошачий грот. Она зашла в пещеры, обвела их взглядом и почувствовала легкий трепет. Продолжая путь по прекрасному мелкому песку, они глядели друг на друга, улыбались, не нарушая молчания. Вода прибывала, с рокотом перекатывались короткие волны, но Эстелла и Гектор не слышали их шума. Г-н Шабр сверху что-то кричал, но они и его не слышали.

— Это же безрассудство! — выкрикивал бывший торговец, размахивая зонтом и корзинкой с мидиями. — Эстелла! Господин Гектор!.. Послушайте, вас застигнет прилив! Вы идете уже по воде!

Они не чувствовали прохлады набегавшей волны.

— Ах! В чем дело? — прошептала наконец Эстелла.

— А! Это вы, господин Шабр! — проговорил молодой человек. — Пустяки, не бойтесь… Нам осталось только осмотреть Грот прекрасной дамы.

Разведя в отчаянии руками, г-н Шабр добавил:

— Это безумие! Вы утонете.

Они больше не слушали его. Чтобы спастись от нарастающего прилива, они пробирались у самых скал и дошли наконец до Грота прекрасной дамы. Это была пещера в гранитной скале, мысом выдающейся в море. Высокие своды поднимались округлым куполом. Волны, долетавшие сюда в бурю, отполировали стены, блестевшие теперь, словно агат. Розовые и голубые прожилки в толще темной скалы переплетались варварски роскошным узором; можно было подумать, что первобытные художники расписали этот бассейн для купания морских королев. Пол, усеянный галькой, все еще влажной и сохранявшей прозрачность, казалось, был выложен драгоценными камнями. В глубине виднелся слой мягкого сухого песка, бледно-желтого, почти белого цвета.

Эстелла села на песок, она рассматривала грот.

— Хорошо бы пожить здесь! — прошептала она.

Но Гектор, наблюдавший некоторое время за морем, вдруг притворился растерянным.

— Боже мой! Мы отрезаны! Волны преградили нам путь… Часа два придется ждать.

Он вышел из грота и, подняв голову, увидел г-на Шабра. Тот стоял на прибрежной скале как раз над гротом, и когда молодой человек объяснил ему, что они отрезаны, г-н Шабр закричал торжествующе:

— А что я вам говорил? Вы никогда меня не слушаете… Вам грозит опасность?

— Никакой опасности нет, — ответил Гектор. — Вода заливает грот лишь у входа, метров на пять, на шесть. Вы только не беспокойтесь, раньше чем через два часа нам не выбраться оттуда.

Господин Шабр рассердился. Значит, они останутся без обеда? Он уже проголодался. Что за нелепая прогулка! Затем, брюзжа, он сел на низкую траву, слева от себя положил зонт, справа — корзинку с мидиями.

— Что же делать? Подожду, раз приходится ждать! — крикнул он. — Идите к моей жене и позаботьтесь, чтобы она не простудилась.

В гроте Гектор сел рядом с Эстеллой. После некоторого молчания он отважился завладеть ее рукой, и молодая женщина не отняла ее. Она смотрела вдаль. Спускался сумрак, в прозрачной дымке медленно гасло заходящее солнце. На горизонте небо принимало нежный сиреневый оттенок, на постепенно темневшем море не видно было ни одного паруса. Вода понемногу забиралась в грот, с легким шумом перекатывались прозрачные камешки. Море приносило с собой любовное томление широких просторов, ласковый рокот, дразнящий, насыщенный сладострастием аромат.

— Эстелла, я люблю вас, — повторял Гектор, осыпая поцелуями ее руки.

Она не отвечала, она задыхалась, словно ее уносил прилив. Полулежа на песке, она напоминала русалку, застигнутую врасплох и теперь уже беззащитную.

И вдруг до них долетел чуть слышный, точно растворившийся в воздухе, голос г-на Шабра:

— Вы не хотите есть? Я подыхаю от голода!.. К счастью, я захватил с собой нож. И теперь закусываю в ожидании будущих благ — ем мидии.

— Я люблю вас, Эстелла, — повторил Гектор, сжимая ее в объятиях.

Вечер был темный, море отбрасывало в небо отблески заката. У входа в грот жалобно стенали волны, а под сводами угасал день. От ожившей волны подымался аромат плодородия. Эстелла медленно склонила голову на плечо Гектора. И вечерний ветер унес их вздохи.

На скале при свете звезд г-н Шабр методично ел свои ракушки. Ему грозило засорение желудка, потому что он глотал их так, без хлеба.

Через девять месяцев после возвращения в Париж красавица г-жа Шабр родила мальчика. Г-н Шабр, вне себя от восторга, отвел в сторону доктора Гиро и с гордостью сказал:

— Это мидии, руку даю на отсечение!.. Да, целая корзинка мидий… Я съел их однажды вечером при весьма любопытных обстоятельствах… Что там ни говори, я бы никогда не подумал, доктор, что ракушки обладают такой чудодейственной силой.

Перевод Н. Подземской

Меня зовут Луи Рубье. Мне семьдесят лет. Родина моя — деревня Сен-Жори, в нескольких лье от Тулузы, в верхнем течении Гаронны. Четырнадцать лет я бился как рыба об лед, жил в нужде на своем клочке земли. Наконец пришло довольство, и всего лишь месяц назад я был еще самым зажиточным фермером во всем кантоне.

Наш дом казался благословенным. В нем поселилось и росло счастье: солнце было нам другом, и я не знал плохого урожая. В те счастливые времена на ферме нас было около дюжины. Я был еще молодцом для своих лет и трудился, показывая пример детям; с нами жили мой младший брат Пьер, старый холостяк, отставной сержант; затем моя сестра Агата, нашедшая у нас приют после смерти мужа, бедовая женщина, рослая, дородная и веселая, — засмеется, бывало, так на другом конце деревни услышишь ее смех. Теперь надо перечислить всех младших жителей нашего гнезда: мой сын Жак, его жена Роза и три их дочери — Эмэ, Вероника и Мария; Сиприен Буиссон — муж Эмэ, большой весельчак, — у этой пары уже было двое малышей, одному два года, а второму всего десять месяцев; Веронику совсем недавно просватали за Гаспара Рабюто, и скоро должна была состояться их свадьба; и, наконец, третья дочь — Мария, беленькая, светловолосая, ну просто городская барышня. Значит, всех нас было десять человек. А я был дедушкой и прадедушкой. Когда мы усаживались за стол, сестра Агата обычно сидела по правую руку от меня, брат Пьер — по левую, дети рассаживались по старшинству, так что ряд голов все понижался, и завершал его десятимесячный младенец, который тоже получал свою мисочку супа. Поверьте, птенцы наши ели усердно, только подливай им да подкладывай! А какое заразительное веселье в передышках между едой! Как я гордился и радовался, когда внучата протягивали ко мне руки и кричали: