— Извините меня, пожалуйста! — Она встала со стула. — И спасибо за то, что вы мне рассказали. — И пошла к двери.

— Мадемуазель Линд… постойте! — крикнула Соланж Кендрик ей вдогонку.

Джейми резко остановилась и повернулась к ней.

— Как звали вашего отца?

— Но я же говорила — Джеймс Линд.

— Нет, у него есть другое имя.

Джейми озадаченно взглянула на нее и вдруг догадалась, что имеет в виду мадам Кендрик.

— Единорог, — произнесла она медленно, отчетливо выделяя каждый слог. — А ваш муж был Язычником.

Мадам Кендрик кивнула.

— Останьтесь, — и впервые улыбнулась, — нам есть о чем поговорить.

— Муж все свои бумаги хранил здесь, — говорила Соланж Кендрик, поднимаясь вместе с Джейми по узкой лестнице в темную пыльную мансарду старого дома, захламленную старой мебелью, портновскими болванками, коробками и сундуками. — И вся его важная переписка лежит тут! — Она ткнула в потертый сундук в углу, заваленный грудой тряпья. Выбрав из связки разномастных ключей нужный, она открыла сундук. — Лоренс тщательно прятал его от любопытных глаз, был уверен, что сюда никто не догадается заглянуть.

— Похоже, вы многое знаете о его второй жизни, — заметила Джейми, пока Соланж Кендрик вытаскивала из сундука пачки пожелтевших писем, передавая их Джейми.

— Знаю, потому что я и сама была частью этой жизни, мадемуазель, я сражалась за Францию там, где это требовало Сопротивление, — с достоинством сказала она. — Посмотрите, может быть, найдете что-то нужное.

— Частью этой жизни? — не поверила своим ушам Джейми.

— Я же француженка, — сказала Соланж Кендрик, — и была там, куда меня посылало Сопротивление. Так я и встретилась с Лоренсом, после войны мы поженились и жили замечательно — до смерти дочери.

— У вас была дочь? — участливо спросила Джейми.

Отводя глаза, мадам Кендрик кивнула.

— Теперь она была бы примерно ваших лет, — тихо сказала она. — Но Лилиан родилась с врожденным пороком сердца. Она прожила всего три дня. И после этого Лоренс стал совсем иным — как будто он умер вместе с Лилиан, вы понимаете, о чем я говорю.

Не зная, что сказать, Джейми взялась за пачку писем, лежавшую у нее на коленях. И как ей ни хотелось расспросить мадам Кендрик о несчастном случае, который произошел с ее мужем, она не могла заставить себя сделать это и лишь молча просматривала письма, разглядывая подписи и марки на конвертах. Некоторые были от Жюльена Армана, несколько — от ее отца, но датированы они были не позднее декабря 1966 года. В них не было того, что искала Джейми.

После нескольких часов бесплодных поисков она была почти готова сдаться. Куда бы она ни сунулась, везде тупик. Эти парни не простаки, со злостью думала Джейми. Каждый раз они умудряются меня опередить.

— Это, видимо, то что вы ищете! — Соланж Кендрик протянула ей конверт.

Вглядываясь в него, Джейми с трудом верила в удачу. Письмо было от Джека Форрестера.

Оно пришло из Брюсселя.

Бон

— Форрестер в Брюсселе, — доложила Джейми Николасу. — Он жив и здоров, по-прежнему работает секретным агентом.

— Даже если и так, с чего ты взяла, что он захочет говорить с тобой? — Слышимость была ужасная, но раздражение в его голосе она уловила.

— А с чего ты взял, что нет? — огрызнулась она.

— Но он же один из них, забыла?

— Что ж, может, он и не захочет говорить со мной, — согласилась Джейми. — Но Соланж Кендрик не отказалась от встречи со мной, вдруг и здесь повезет. Ведь это единственная возможность ухватиться хоть за такую ниточку, понимаешь?

После минутной паузы в трубке послышался недовольный голос:

— Ну, и когда же ты вернешься?

— Завтра, — заверила она. — Мне придется остановиться на ночь в Боне — тут дует такой сумасшедший ветер, что машину прямо сносит с дороги.

— Мистраль, — сказал он.

— Да? Я бы назвала его иначе, — усмехнулась она. — Так что увидимся завтра — если сегодня машину не унесет куда-нибудь к черту.

Джейми совершенно не хотелось выходить наружу в такую погоду, но надо было поужинать, и она отправилась на узкую улочку Людовика Великолепного в ресторан «Под ивами», самый знаменитый во всем городке. Заслуженная репутация, думала Джейми, шагая за метрдотелем по залу, отделанному деревом и бархатом и украшенному старинной живописью.

Заказав форель под соусом из белого вина, Джейми пустилась в размышления о том, как круто переломилась ее жизнь с тех пор, как она решила раскрыть для себя судьбу отца. Слова Николаса о ящике Пандоры не давали ей покоя. Она и вправду словно разбудила все злые силы мира. Завесой зла была окутана жизнь ее собственного отца, которую он, однако, предпочел своей семье.

Еще она думала о Николасе и о его тревоге за нее — она была искренней, у нее не было причин не доверять ему. То, во что она ввязалась, было почище игры в рулетку. Если бы у нее была хоть капля здравого смысла, она держалась бы от этой опасной игры как можно дальше. Но вот как раз здравого смысла у нее и не было. «Вся в отца», — с грустью констатировала она.

Возвращаясь темным вечером в отель, с трудом преодолевая порывы шквалистого мистраля, Джейми чувствовала, что за ней кто-то идет. Когда все это кончится, вздохнула она, входя в гостиницу, мне будет прямая дорога в сумасшедший дом.

Едва открыв дверь и переступив порог своего номера, она заподозрила неладное, хотя было темно и ничего не видно. Повернув выключатель, она поняла, что ее подозрения были не напрасны.

Комнату обыскивали.

— Ты что, не соображаешь, чем могли кончиться твои ночные прогулки, если к тебе уже залезли в номер? — ярился Николас, даже не стараясь скрыть свой гнев. — Тебя могли убить!

Они ехали по Парижу с вокзала в отель «Георг Пятый». Как только Джейми позвонила из Бона и рассказала, что произошло, Николас потребовал, чтобы она немедленно бросила арендованную машину и возвращалась первым же поездом.

— Я же не круглая идиотка, — сердито ответила Джейми. — Я прекрасно понимаю, что могло случиться, — и, пожалуйста, перестань, я не хочу ни думать об этом, ни тем более обсуждать.

Но Николас не собирался молчать.

— Ты пешка в большой игре, Джейми, — втолковывал он. — Тебе их не переиграть.

— И Давиду то же самое говорили о Голиафе, — раздраженно возразила она.

Оторвав на миг глаза от дороги, он взглянул на нее.

— Ты не ребенок, чтобы стрелять по людоедам из рогатки, — сказал он. — Ты песчинка, а пытаешься противостоять такой серьезной и опасной махине, что и представить себе не можешь.

— А ты можешь? — вспылила Джейми.

Он зло засопел и отрезал:

— Да, черт побери, могу!

— Ну тебе-то что за дело? Чего ради ты так беспокоишься обо мне? — возмутилась она.

— Я люблю тебя!

Она фыркнула.

— Чего? — переспросила она, уверенная, что не расслышала.

Неотрывно глядя на дорогу, он тихо повторил:

— Я сказал, что люблю тебя.

Она отвела глаза.

— Ну, и очень жаль.

— Что жаль?

— Что ты меня любишь.

— Это еще почему?

— Лучше бы нам держаться подальше друг от друга.

Он снова взглянул на нее.

— М-да, этого ответа я как-то не ожидал, — сказал он ненатурально веселым голосом.

Потирая виски, она произнесла:

— Не могу я тебя любить. Ну как, скажи, мне думать о будущем и тем более как-то устраивать его, если я никак не расквитаюсь с прошлым?

— Если бы ты побольше думала о будущем, прошлое, вероятно, перестало бы так мучить тебя, — предположил он, машинально двигаясь в плотном потоке машин. Она не дала ему договорить, качая головой.

— Такого я не допускаю, — призналась она.

На секунду он опять забыл о дороге.

— Тогда скажи, Джейми, что ты думаешь обо мне, о нас?

Она по-прежнему качала головой.

— Не знаю, — честно призналась она, — ты нравишься мне. И боюсь, даже больше, чем я хотела бы.