Низкая квалификация – это когда человек при всем желании не умеет выполнить свою работу творчески, и ему волей-неволей приходится действовать от сих до сих, не выходя за рамки самого простого, самого легкого. Безразличие к делу – это когда человек, даже хорошо понимая, как надо поступить, не заинтересован в результате, когда ему все равно, пользу или вред принесут его решения и действия» О таких иногда говорят: лишний раз не шевельнет пальцем. Тут равнодушие смыкается с ленью, то есть с нежеланием утруждать себя особыми хлопотами и усилиями.

Но неприятнее и опаснее всего, пожалуй, трусость. Неумелого можно (хоть и не всегда) научить, равнодушного и ленивого – встряхнуть критикой, а вот трусливого, перестраховщика сделать смелым, активным работником значительно сложнее. Его, как говорится, трудно ухватить, он очень ловкий, у него всегда наготове убедительно звучащие оправдания: я, мол, решил посоветоваться со старшими товарищами, дополнительно выяснить мнения заинтересованных специалистов или ведомств, выслушать, что скажут другие. Такой вид формализма, как бесконечные согласования, называют еще волокитой. Человек упорно тянет время, под разными внешне законными предлогами отодвигает момент принятия решения, рассчитывая, что дело сладится как-нибудь само собой.

Стоит, наконец, упоминания такая разновидность формализма, которая сводится к тому, чтобы, будучи бездеятельным, создавать видимость работы, бурной деятельности: созывать совещания, собрания, горячо на них выступать, изобретать почины – и только этим и ограничиваться. «Шумим, братцы, шумим» – говорится как раз о таких любителях «поднимать волну». Их особенно не любят, презирают в народе, уподобляют их курице, которая кудахчет, не снеся яйца. Беспощадно высмеивал их Ленин: «Не заботятся о том, чтобы сберечь копейку, которая им дана, и не стараются превратить ее в 2 копейки, а составляют планы на миллиарды...»

К сожалению, мы нередко называем формалистами людей, которые этого ругательного слова никак не заслуживают. Чаще, чем другие, такой обиде подвергаются, к примеру, бухгалтеры, санитарные врачи и особенно судьи. Перечислять профессии и должности можно долго, но все они объединяются одним назначением: беречь, охранять и защищать. В самом деле. Бухгалтер имеет дело с деньгами – их охраняет. Санитарный врач отвечает за то, чтоб не было эпидемий. Судья защищает права граждан. Пожарник обязан не только тушить, но и предотвращать пожары. Есть такие сферы жизни, где несерьезное отношение к мелочам вредно, но не очень опасно, и такие, где пренебрежение мелочью представляет большую, иногда огромную угрозу. Просмотренная бухгалтером лишняя или недостающая копейка в отчете может скрывать растраченный миллион. В кинотеатре, где при попустительстве пожарника сделали слишком узкую дверь запасного выхода, во время пожара могут погибнуть люди. От воды из нечистого колодца, который не был «опечатан» халатным санитарным врачом, может заболеть целая деревня.

Вдумавшись во все это, мы поймем, почему «буквоедство» постепенно стало второй натурой целых профессий и как это хорошо.

Идеальным, полным «буквоедом», «формалистом» обязан быть судья. Этого требует от него закон. Дух и буква закона слиты, спаяны между собой настолько, что сама мысль об их разъединении, противопоставлении недопустима. Если человек совершил преступление, за которое закон не предусматривает в виде наказания меньше двух лет тюрьмы, судья вместе с общественностью может обливаться горючими слезами, жалея этого человека, если он такой хороший и оступился случайно, но «дать» ему меньше двух лет не имеет права. Перед законом все равны. Яркое выражение «формализма» в положений, согласно которому за преступление, возможность которого не предусмотрена в Уголовном кодексе, человек не может быть наказан судом. Не предусмотренное законом преступление считается не преступлением, а просто плохим поступком. Нельзя также называть преступником того, чья вина еще не доказана в судебном заседании. До вынесения приговора он всего лишь обвиняемый. Соблюдение этой формальности направлено на защиту прав и достоинства личности.

Нередко, желая избежать формальностей, мы попустительствуем тем, кто не прочь поживиться за счет государства. Платим деньги за проезд в транспорте или за услуги парикмахеру, сапожнику, мастеру по ремонту телевизоров и т. д. – и при этом не требуем билета, счета, квитанции. Один так поступает из ложной деликатности, другой по рассеянности, третий даже бравируя своим неприятием «казенщины», а суть одна: фактически человек становится участником незаконной сделки, способствует злоупотреблению, наносящему ущерб государственной казне.

Ничего хорошего нет и в терпимом отношении к низкому качеству обслуживания. Не надо быть придирой, но если у мясника замызганный халат и грязный прилавок, то потребовать от него соблюдать правила санитарии – совсем не значит показаться формалистом.

Незаслуженно называя формалистами людей, которые строго выполняют свои обязанности, мы в то же время, бывает, легкомысленно одобряем таких работников, которые чересчур вольно толкуют различные законы и правила, считают себя не связанными ими. Особенно часто подобной «чести» мы удостаиваем хозяйственных руководителей, допускающих нарушения в интересах дела: под видом запланированного склада строят, например, детский сад или, наоборот, на должности инженера держат машинистку или экспедитора и так далее.

Несмотря на то, что подобные отступления от порядков действительно могут быть вынужденными и приносить пользу данному конкретному хозяйству, их нельзя признавать терпимыми. Ведь так подрывается авторитет закона. В фильме «Белорусский вокзал» пожилой рядовой бухгалтер совершенно справедливо говорит молодому энергичному начальнику: если, мол, вам мешает хорошо вести дело некий устаревший параграф, вы боритесь за его отмену, но самоуправства себе не позволяйте. Молчаливое пренебрежение устаревшим параграфом лишь продлевает его существование, и в итоге сохраняются условия для формализма. А как раз в том, чтобы этих условий не было, основной смысл борьбы за творческий подход к делу против формализма, которая ведется в нашем обществе.

– стремление к поставленной цели.

«Дорогая Анюта! Получил сегодня твое пересланное из Женевы письмо... Итак, все улажено и подписано. Это превосходно...» – вздох ликующего облегчения эти строки. Не более чем за сто часов догнало Анютино письмецо переселенческий поезд «Ильичей», проследовавший из Женевы в Париж.

Сколько переживаний было в сутолоке сборов: сами – в Париж, а годовалое дитя – философская рукопись – в Россию, можно сказать, на деревню дедушке. Надо опасаться любой случайности, не говоря уж о самом примитивном полицейском изъятии. Прибегая с привычной необходимостью к конспиративным условностям, просил маму: «Анюте, пожалуйста, передай, что философская рукопись послана уже мной тому знакомому, который жил в городке, где мы виделись перед моим отъездом... в 1900 году». И добрый подольский знакомец санитарный врач Левицкий получает драгоценную посылку.

Да, год почти минул с того дня, когда с негодующим усердием взялся Владимир Ильич за философскую литературу в женевской библиотеке, и до того, как поставил последнюю точку в предисловии, венчающем четырехсотстраничный партийный монолог в защиту диалектического материализма. Он оставался верен себе: ни на миг не уклоняться от борьбы, не ждать, когда кто-то возьмется за труднейшее из неотложных дел, не оставлять в области загадок ничего, что препятствует революционному процессу, досконально знать, чтобы судить и действовать.

Исследовал десятки и сотни источников по философии и естествознанию на немецком, английском, французском языках; вновь проштудировал важнейшие произведения марксистской литературы, разобрал до основания все построения модных школок, раздев донага сочинителей гносеологических «измов» и новоявленных духовников-богостроителей. Только после этого он мог себе позволить язвительное резюме в предисловии: я тоже, мол, «ищущий» в философии, поставил себе цель «разыскать, на чем свихнулись люди, преподносящие под видом марксизма нечто невероятно сбивчивое, путаное и реакционное».