Представление Города впали в детство: звуки влажных хлопков, раздавленных тел. Боль — с ноготок, не больше. Безмятежное море Вот он спускается к морю. Вот он заходит в воду. Плывет. Black box Дверь заперта. Я внутри. Не встаю. Не лежу. Тут светло. Снаружи — тьма. Тут тихо. Все такое настоящее. «Мое лицо как будто настоящий сон». Бессонница / мертвый сон без снов. Тело из тьмы. Не могу думать. Жив. Есть нечто, о чём не удается думать. Но вижу. Черное. Что-то не так. Нет, все вообще не так. Не назовешь. Думаю: любить, быть любимым. Помню хорошее. Не могу забыть плохого. Жив. Иначе не могу. Как мертвый. Но боли нет. Я не могу ее ощутить. Это она ощущает меня. Катти Фредриксен Из книги «Стопроцентный инуит» © Перевод Анастасия Строкина Ийаайаййаа Старый охотник здесь больше не живет. Весло его каяка потерялось; место, где он родился, отныне недосягаемо. А было время: он нащупывал путь в тумане, он думал о семье и надежном доме. Когда его незамужняя дочь родила, он назвал ее не-мужа «зятем». Он благодарил небо, как благодарили предки, — за то, что мальчик, за то, что поможет. И он дарил ему игрушки — мастерил их из заготовок для каяка — сухих и полукруглых деревяшек. Они друг с другом ворковали. Ийаайаййаа, благодарный за мальчика. Из тех же деревяшек он выточил фонарь: вместо плафона — пластиковая бутылка. Он чувствовал, как наливается счастьем с каждым шагом этого мальчика. Ийаайаййаа. Однажды ему приснилось, что он перевернулся в своем каяке. С тех пор во сне он часто видел жену. Голос, рожденный болью, звучал и креп — не скрыть его и не укрыться: слишком сильный, чтобы не помнить. Смерть снова их соединит, и никакого другого пути он не нашел. Ийаайаййаа. Моя страна говорит по-гренландски Да, вот так: мне есть, что рассказать. Да, вот так: я из Гренландии, но с датским паспортом. Да, вот так: я чистокровная инуитка и я не ем сырое мясо. Да, вот так: я верю в шамана-ангаккока и в Христа. Да, вот так: я думаю на родном, а пишу на датском. Да, вот так: я не люблю этот язык. Да, вот так: люблю гренландский. Моя страна и я — мы говорим на этом языке. А на каком вы говорите с моей страной? Когда он стареет Одиночество беззвучно. Как будто застыла зимняя река. Из движения — только мысли. Каждый шаг замирает. Одиночество безречно. Как будто солнце — осколок айсберга. Ни тело, ни мысли так и не успеют заметить, что стрясалось с душой. Он идет по улице, одинокий — ну и что? Благодарно рассматривает прохожих: ему радостно и не на что жаловаться. Он стареет, становясь невидимым для других. Незаметным, ненужным. Выпил на работе, и вот теперь он посреди улицы, как будто никогда никем не был. И только его возлюбленная земля слышит стук его сердца, ежеминутно с ним, с его слабеющим телом, равнодушная к его месту в обществе: она знает о нем самую правду. Остановился, смотрит издалека, как совсем еще молодые фотографируются в национальных одеждах, разговаривают по-датски. Щелчок фотоаппарата — и все? — все попрятались по машинам, разъехались. Он никогда не будет с ними. И это ему не грустно. Решил пройтись до центра. Один. Идет легко, считая каждый шаг, благодарный, что все еще жив. В центре он останавливается, как будто не знает, куда дальше. Он здесь родился, и вырос, и стареет. Он стоит и не может понять, где он. «Мне страшно…» Мне страшно, мне странно, мне хочется пить: на моей коже — морская соль и удары барабанной палочки. Каяки стоят на низкой воде, у берега, рабочие каяки, сел — и в море. Но где охотники и рыбаки? Мне спокойно от страха, он стекает водой по телу. В воде предки видят мое отражение: иначе им меня не разглядеть. Я прошу их: посмотрите, услышьте, научите своему мастерству, дайте свои инструменты. Но это только во сне, когда засыпает кровь. А все же они говорят: не сомневайся, и я верю, я вижу, что принес прилив. |
