Лао — Цзы поклонился, повернулся к звеньевому спиной и вошел в левую дверь. Страж, недолго размышляя, направился к выходу справа…

Когда Роберт открыл глаза, он увидел стоящую перед собой молоденькую блондинистую медсестру. Взгляд у нее был уставший и отстраненный. Она заговорила по — немецки:

— Герр Гордеев, ваш друг прооперирован и…

Медсестра неожиданно запнулась то ли от утомления, то ли от того, что собиралась сообщить нечто ужасное…

Роберт готов был услышать любой ответ. Сон странным образом повлиял на него. Теперь страж точно знал, что бы ни случилось, он не сойдет с того пути, на который встал. Небесный путь, отнимающий у богатых и отдающий бедным то, что отнято. Путь без корысти и страстей. Гордеев вытянул свой жребий в Русском лото и сделал свой выбор — Русский выбор. Он жил во сне, осознанном сне и пока не желал просыпаться.

Страж посмотрел на уставшую блондинку и спокойно спросил:

— Говорите, сестра, Марк Верезер жив?

Мой путь

4 октября 2093 года

Я имею тысячи имен и не имею ни одного. Я смертен, но я вечен, потому что существую не для себя. Сегодня меня зовут Роберт Джордан. Хотя еще два дня назад я был Робертом Гордеевым. Сегодня я гражданин Конфедеративных Штатов Америки. Сегодня я пошлый циник и умеренный расист, любитель дорогих машин и солнцезащитных очков.

Навигатор моего автомобиля утверждает, что я еду по Зонненаллее. Однако глядя в окно, невозможно найти никаких опознавательных знаков. Вокруг спиленные деревья, обугленные дома, разгромленные магазины. Кое — где на стенах чернеют надписи вроде "Deutschland für Allah", "Islam bleibt am Leben" и прочий фанатичный бред. Местами дорога, покрытая глубокими выбоинами, пришла в совершеннейшую негодность, и приходится замедлять ход, объезжая препятствия из раскрошившегося асфальта и куч неубранного мусора. Светофоры, естественно, не работают. Гостям Берлина не рекомендуется посещать район Нойкёльн. Впрочем, теперь здесь почти никто не живет, и опасности он практически не представляет. Я вот лично из живых пока увидел всего лишь пару — тройку бомжей.

Когда более чем два года назад Мухаммад аль — Одахри совершил государственный переворот, и во Франции началась гражданская война, а в немецкие земли хлынул поток беженцев, правительство двуединой Германии всерьез обеспокоилось угрозой евроджихадистской революции. Поэтому в качестве превентивной меры Турецкая гвардия Бундесвера прошла огнем и мечом по многим неблагополучным районам городов. Вот и остались от Нойкельна рожки да ножки. Права человека уже давно превратились в нелепый атавизм.

Конечно же ни один нормальный человек не будет ошиваться в этих погибших трущобах, но я ведь сегодня Роберт Джордан, военный историк по специальности. И мне интересно увидеть собственными глазами следы недавних зачисток.

Навигатор сообщает, что моя машина находится на Урбанштрассе. Здесь немного веселее. Я поворачиваю голову направо и вижу перед заброшенным серым панельным домом сборище каких‑то ниггеров и цветных, греющихся возле ржавых бочек с огнем. Несмотря на октябрь на улице холодно и того и гляди начнет срываться снежок. Может быть, ученые головы все‑таки правы, Гольфстрим остывает и глобальное похолодание, по крайней мере, в Европе — не за горами? В любом случае в моей жизни этот факт мало что изменит. Сегодня я Роберт Джордан. А завтра… завтра я уже буду другим…

Люди, одетые в лохмотья, с любопытством и ненавистью взирают на мой автомобиль. Оно и понятно: не часто здесь можно увидеть настоящую "Хонду" японской сборки. Все‑таки опасно кататься одному по Южному Берлину. Но честь истинного дикси заставляет презирать страх.

Чтобы как‑то отвлечься от созерцания местной убогости я приказываю компьютеру включить радиотрансляцию SU News. На английском языке, разумеется. В Советах сегодня отмечают День расстрела Надежды. Столетний юбилей. И русские каналы только о нем и вещают. Проводят траурные мероприятия, возлагают венки, делают исторические экскурсы, в прокат запущено несколько экшенов на данную тему, политологи с серьезными лицами будут рассуждать о великой трагедии для всей планеты и прогрессивного человечества.

Все правильно, так и должно быть. Владеющий информацией — владеет миром.

Между тем мой автомобиль сворачивает на Мерингдамм. Дома, хоть и грязные, здесь выглядят достаточно прилично, некоторые даже сохранили черты немецкого архитектурного своеобразия. Тут уже кипит настоящая жизнь. Какие‑то мотоциклисты с подозрением глазеют на мою "Хонду". То ли байкеры, то ли хрен пойми кто. По обочине прохаживаются девицы в теплых куртках, но с оголенными ногами. Блондинистый паренек смотрит на меня, поднимается с ящика и идет к дороге. Видимо, хочет предложить дурь. Я поддаю газу, и он, недовольный, выкрикивает что‑то обидное на нойканакише, помойном диалекте отребья. Район этот называется, кажется, Кройцберг…

Я проезжаю по мосту мимо хипующих безвозрастных недоносков. Один из них мочится прямо в реку, а рядом с ним, несмотря на холодную погоду, приспустив штаны, сношается парочка без внешних признаков пола в позиции "раком". Трудно определить, традиционная это любовь или нетрадиционная, но в любом случае, мне, как истинному белому протестанту англосаксонского происхождения, коим я буду оставаться в ближайшие несколько часов, смотреть на сие непотребство противно. Женщина должна быть женщиной, а мужчина — мужчиной.

Оповещение навигатора пробивается сквозь болтовню ведущей канала SU News. Я на Вильгельмштрассе и до Новой Берлинской стены остается совсем немного. Давным — давно столица Германии, впрочем, как и вся страна, была разделена надвое. И немцы считали это высшим несчастьем для своей нации. Потом произошло долгожданное объединение, и, казалось, теперь мир и благоденствие воцарятся на родине Шиллера и Гете.

Но проблемы так просто не уходят. Следующие поколения быстро позабыли и о Шиллере и о Гете, и о стене. А приезжим это тем более было неинтересно. Началось новое размежевание, новый раскол. Не привнесенный извне, но созревший изнутри.

И вот нате, пожалуйте: четыре из двенадцати районов Берлина огорожены Новой стеной. С колючей проволокой, вышками, пулеметными гнездами, камерами наблюдения, бригадами быстрого реагирования и прочими интересностями. И такие же закрытые зоны имеются в Гамбурге, в Мюнхене, в Кельне и в прочих городах и сельских территориях. Уже не первый десяток лет существует две Германии. Одна преимущественно турецко — немецкая: чистая, ухоженная с довольно высоким уровнем жизни и другая: убогая, разноплеменная, безродная, тонущая в наркотическом угаре, религиозном фанатизме и нищете.

На какое‑то мгновение Роберт Гордеев теснит Роберта Джордана, и я начинаю думать о том, что, если бы в России остались у власти кремлевские номенклатурщики и либерал — олигархи, у нас могло бы быть что‑то похожее… хотя, нет… намного хуже… намного…

Я подъезжаю к контрольно — пропускному пункту, знаменитому чекпоинту Чарли. Теперь он на квартал левее, чем был сто с небольшим лет назад. Сама стена двадцать первого века огораживает меньшую площадь Берлина, нежели стена века двадцатого. Однако это ничего не меняет: стены создаются для того, чтобы разделять.

Я останавливаюсь, приказываю компьютеру выключить радио. В черных воротах, возвышающихся надо мной гигантским исполином, появляется отверстие, из которого вылазит пулеметный ствол. Я смотрю прямо в дуло и ослепительно улыбаюсь.

Слышится жужжание — машину облетает минилевимаг, формой напоминающий зрелую дыню, но только раза в три больше. Это называется предварительное сканирование. На наличие взрывчатки, наркотиков и прочих запрещенных веществ. Автомобиль мой, конечно же, опознан. Несколько часов назад некий Роберт Джордан покинул Берлинскую Закрытую Зону. Официальная версия: съемка для исторической хроники злополучных районов Нойкельн, Лихтенберг и пригородов столицы; неофициальная: оплата важной информации одному из лидеров панъевропейского подполья, который уверен, что его финансируют американцы, а не русские.