А потом ее спрашиваю, почему вот такого–то выгнала, ведь он же хороший был, этот Колька, со мной разговаривал, спинку мне на ночь гладил и… Ты знаешь, как–то вырвалось у меня само так, непроизвольно. Я ведь тогда даже не понимала ничего и не думала, что она так отреагирует. И продолжаю ей рассказывать, как у меня с ним сложились прекрасные отношения и что он со мной, и я с ним игрались и даже в такую игру, как в Африку. Об Африке он нам с мамкой все время рассказывал, так как какое–то время работал там. Потому его предложение мне играть с ним в Африку меня обрадовало. А что? Интересно ведь!

Сначала все мирно и так, что мы с ним просто бесимся, прыгаем, скачем, кривляемся, и все нам весело. Потом построим из стульев бунгало, как он говорил мне, и там сидим, и он рассказывает мне истории про Африку. Вообще все у меня тогда самое интересное и хорошее так и было с ней, этой Африкой связано. А однажды мы бесились с ним и в очередной раз так напрыгались, что он и я разделись и такими, полураздетыми залезли в наше бунгало и сидим там. А у меня тогда только- только вылупляться что–то стало на грудочке моей, шарики у сосочков припухли и побаливали. И я ему, пока он мне что–то рассказывает, говорю, чтобы он меня погладил и не только как раньше — спинку, но и спереди — грудку. Он гладит, а я сижу, и у меня почему–то план коварный появляется, я ему говорю, что мол, давай… жениться! Он смеется, а я не отстаю и настаиваю и говорю, что я тоже умею как мамка. Ты только, ему говорю, попробуй меня.

— Давай целоваться!

— Нет…, — говорит, — так нельзя, мамка заругает, и потом, я же ведь тебя…

А я и не слушала, сама на него и давай его целовать. Причем так, как меня соседский мальчишка уже научил.

— Это как?

— Да вот так, в засос!

— В засос? Как это ты так смогла? Ведь тебе — то только десять лет и ты в засос? Не поверю.

Она освобождает мои руки и, смеясь, раз и на меня и целует так…. Ой, мамочки, мама!

— Вот так! Или примерно так я уже тогда целовалась.

— Ну, ты даешь, Женька! Так ведь и кончить можно от такого поцелуя…

— Вот тут ты и права! Я когда его засосала, а у него что?

— Палочка волшебная встала?

— Ну, да! Да еще как!

Я ему, а это что же у тебя там такое, дай посмотреть? А он, нет, нет, отойди, оставь в покое. Но я же уже почувствовала, что ему от меня доставляется такое, такое… Тогда ведь я и не знала даже, что у мужчин он может, даже от поцелуя вскочить и стоять. А мне интересно, и я к нему, а он от меня… Стой, — говорю, — что это там у тебя в трусах за папуас?

Он прикрылся руками и выскочил из комнаты, а когда пришел снова, то я уже так расстаралась перед ним. Трусики свои сняла и разлеглась, в чем мать родила и как мать моя. Видела я так ее не раз!

Ведь тогда я подсматривала за ними, ее мужчинами и не специально как раз, но так мне приходилось сначала на кухне сидеть за уроками, а она пока с ним в комнате там лежит, да все охает. А другой раз так, что я не выдерживала и к ним заскакивала, думала, что плохо ей, ну и тогда уже, как рассказала, видела их за этим занятием. Причем, если мать на меня сначала тут же орала из–под них, то потом, как–то раз, и промолчала… Вот тогда я и поняла, что я такая, что от меня, как мать мне как–то по пьянке призналась, что у меня какая–то волшебная сила..

— Какая сила?

— Ну, волшебная, так она говорила, потому что, как только я зайду к ним, так у тех мужиков, словно у жеребцов… И мать прямо на моих глазах вместе с ним…

— Что?

— Не что, а кончала, вот что!

— Врешь! Врешь ты все! Не поверю, врешь или привираешь, как всегда.

— А вот и нет! Спорим?

— На что?

— А давай на аванс наш!

— Давай!

— Готовь свой аванс, — говорю ей, а она мне, — сама подбирай баксы, складывай, ведь мне все равно отдашь все!

— А вот это ты видела? — И ей фигуру из трех пальцев.

Между прочим, это во Франции считается не дуля, как у нас, а нечто другое, очень неприличный жест, потому как два пальца, это как символ ее, а третий, как их…И получается жест проститутки, мол, иди и получишь не дырку от бублика как у нас, а засунешь его внутри у нее. Вот так–то! Поосторожней там за границей! Не осрамитесь с жестами.

А пока что я ей как раз сунула под нос кукиш. Мол, не получишь ты от меня ничего!

— Ну и что ты собиралась такое секретное рассказать мне, и это все? Все твои фантазии, и знаешь что, надоело мне слушать твои враки, сестра двоюродная…

— Ну хорошо, хорошо! Может и приврала кое–что, а вот то, что скажу сейчас, тому уж поверь.

— Ну, трепись…

— Как хочешь, мне что, уже и рассказать ничего нельзя?

— Ладно, ладно уже, тре…, колись, слушаю тебя сестра.

— Ладно, я тебе сразу скажу, хорошо?

— Говори, слушаю тебя внимательно.

— Я этому Кольке ее показывала.

— Опять врешь?

— Правда. Он попросил как–то, когда мать была в отъезде, и я перед ним разлеглась.

— Опять врешь!

— Нет! Это правда.

— А ну–ка подробнее, дорогой мой Ватсон, начиная с этого самого момента, сказал Шерлок Холмс…

— Не смейся и не думай, что вру. Я по его просьбе раздвигала ножки и даже свою малинку — калинку за свои маленькие ушки раздвигала.

— А он?

— А он сидел и дрочил.

— И ты, разумеется, все видела!

— Ничего не видела, только догадывалась, что он на меня и …

— Вот, сейчас верю! Ты об этом хоть кому–то говорила?

— Никому.

— Вот и не говори. А я-могила, раз и забыла. Только вот теперь я понимаю, почему ты со мной долгое время не хотела.

— Да! Мне и кололось и я боялась, себя никак не могла преодолеть. И вот только сегодня…, особенно, когда она мне в зеркало дала глянуть на себя саму, на нее, такую раскрытую всю и такую, которую я и не видела даже никогда, так я чуть не кончила.

— Ты знаешь и я! Все как в детстве, только еще сильнее… Особенно от осознания того, что и она все видит, что она и пальчики твои поправляет и заставляет ее перед ней раскрывать!

Сильное впечатление! Ты тоже так считаешь?

Утром она меня так будит, что чуть от страха не закричала. Даже циркнула маленько в трусики.

— Утро доброе, а вот и мы! Гюльчатай, открой личико?

— Дура! Так ведь человека можно на всю жизнь испугать от такой картинки!

— А тебе как моя картинка, нравится? А если я так, как Маринка научила? — И теперь уже, сползая с моего лица, валится на спину, да как сфотографировала… Аж дух захватило! Я к ней, а она:

— Нет, нет! Теперь ты!

— Не стану!

— Почему?

— Да по качану! Теперь ты скажешь, что у меня так, как и у тебя вчера и скажешь, это от чего же мы такие пахучие?

— Дай мне! Дай, ну хоть понюхать!

— Дура ты! Дурочка самая настоящая, хотя и любимая. Иди ко мне со своими товарами и я тебя так…..

Сегодня мы завтракаем по–королевски: и кофе молотый и даже пирожные. С утра можно, говорит Женька, не поправишься, моделям таким, как мы, можно есть все, гуляй, не хочу! Мы ведь с тобой богатые! Интересно, как сегодня пройдет все? Ты волнуешься?

— Есть маленько, особенно, как подумаю, что сегодня она сказала, что все участники соберутся, сегодня композицию будем отстраивать.

— Нам пораньше надо, а то вдруг мы не впишемся! Сколько она сказала баб ей надо? Вот так–то, семь! И что все сразу и с ногами раздвинутыми? А мы поместимся? Это сколько же надо места, чтобы столько человек поместились? Нет! Нам надо быстрее, чувствует моя задница, что сегодня будет пендель кому–то. Ты так не считаешь?

Сказала, что нет, потому как у нас на руках билет. И на ее вопрос, какой, я ответила, что аванс и есть наш билет и шанс. Теперь только бы понять ее замысел и вписаться, так, как она хочет. Вот от того и волнуюсь, ведь в первый раз так, позировать предстоит и как?

Можно сказать, что смотрины проходим, как невесты, правда с раздвинутыми ногами и перед…

— Да! А что она там говорила, по поводу консультантов? — Задала такой вопрос, а у самой все даже похолодело. Это что же получается, что мы будем позировать не только перед ней? Так что–ли? И от того, что поняла, что именно так и будет сегодня, я сама заторопилась.