Проведя большую часть дня в полицейском участке, заполняя формы и бланки для сеансов своего сына в групповой терапии и для его освобождения под моё попечительство, я вроде как переборола порыв плакать.

Я паркую машину на подъездной дорожке дома своей матери. Крис не двигается, до сих пор пялясь в окно.

— Пошли, юноша! Сейчас же! — рявкаю я, но он с такой медлительностью тянется, чтобы отстегнуть ремень безопасности, что это выглядит, как замедленная съёмка.

— Пофиг.

Закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Я знаю, что он испытывает меня. Понятия не имею, почему, но это очевидно. Вместо того, чтобы среагировать так, как он того ожидает, я просто вылезаю из машины и жду его снаружи. Я молча молюсь Богу дать мне силы, которые мне нужны, чтобы справиться со своим мальчиком.

Крис с неохотой присоединяется ко мне, и мы по короткой дорожке идём к крыльцу маминого дома. Прежде, чем у меня появляется шанс постучать в дверь, её распахивает моя сестра. Челси стоит в проходе.

— О, божечки! Ма! Это Крис и Лорен. Ты в порядке, Крис? Лорен, что случилось? Я так рада, что вы дома! — тараторит она, блокируя вход в дом.

— Уже всё улажено. Покамест. Не хочешь впустить нас? — я вежливо намекаю ей убраться с дороги. Крис, наоборот, протискивается мимо неё, как полузащитник на футбольном поле.

— Крис! Извинись перед Челси сейчас же. А не отталкивай её в сторону.

— Прости, — он закатывает глаза. Я чувствую, как по моей спине к шее поднимается жар, когда я пытаюсь усмирить пламя ярости, которое во мне бушует.

Моя мать входит в гостиную, и тревога омрачает её бронзово-коричневое лицо.

— Оу, Кристофер! Я так рада, что ты вернулся. Ты меня действительно напугал сегодня. О чём ты думал?

Крис просто пожимает плечами, отказываясь смотреть на кого-либо из нас.

— Очевидно, он думал о том, что он и его друзья должны пойти в «Seven-Eleven» и развлечься так, чтобы их арестовали копы. Они сказали мне, что если бы в штате Колорадо минимальный срок для проступка несовершеннолетнего был меньше десяти лет, Крису выдвинули бы настоящее обвинения уже на месте. К счастью, они заключили с нами сделку, так что мне не придётся выплачивать ущерб, который он нанёс. Например, за разбитую витрину. — Мама и Челси резко набирают воздух ртом.

— Кристофер! — перебивает мама.

— Да, так что если он отправится на групповую терапию в городе, полиция, вроде как, опустит это.

— Ого, солнышко, что с тобой происходит? — Челси с любовью поглаживает его по голове.

— Оставь меня в покое! — Крис сбрасывает её руку со своей головы.

— Кристофер! Сейчас же извинись, — я едва ли не рычу слова сквозь стиснутые зубы.

Крис драматично вздыхает.

— Прости. Мне тааааак жаль. Прости за то, что я живой, ладно? Этого ты хочешь? Ты можешь прекратить быть такой сукой?

Кожу покалывает от ярости, и мозг застилает красным. Свободной рукой я отвешиваю ему подзатыльник, и все в немой тишине пялятся на меня. Я никогда прежде не била своего сына. Никогда. Это единственное, чего я никогда не делала.

— Я ненавижу тебя! — хрипит Крис, и как вихрь проносится через входную дверь, направляясь к машине. Хлопает пассажирская дверь, и я взрываюсь рыданиями.

— Эй, всё в порядке. Мне стоило самой хлопнуть по этому поганому рту. Он успокоится, не кори себя, — мама обнимает меня, и я плачу у неё на плече.

Я не знаю, что делать. Будто, каждый проходящий день только увеличивает расстояния между мной и моим сыном. Я даже не знаю его больше.

Я теряю его.

Мак

2014

Эхо разносится по лестнице, когда я преодолеваю ещё один пролёт. С каждым шагом мой протез громко стучит по бетону, не смотря на все мои попытки ступать тихо. Я хочу, чтобы когда я иду, звук шагов моей искусственной ноги звучал так же, как и настоящей. Я не прекращу практиковаться, пока не перестану их различать. Это не потому, что мне стыдно.

Даже не рядом.

Я потерял ногу, чтобы двое мужчин могли жить. Я мог бы назвать это честным обменом. Нет, это не позор. Дело в том, что я не хочу, чтобы кто-то, глядя на меня или слушая меня, знал, что я ношу протез. Я не хочу постоянно отвечать на их расспросы и еще хуже видеть их жалость к себе. Когда я резко останавливаюсь, то понимаю, насколько жёстко болят брюшные мышцы. Когда я успел превратиться в такого старика? Я закидываю руки за голову, и, закрывая глаза, прислоняюсь к прохладной стене. Помню, когда впервые попал в Вест Поинт, я мог утром промаршировать десять миль с шестифунтовым рюкзаком за спиной, отправиться в спортзал днём, и всю ночь вытрахивать мозг своему «развлечению» недели. Зайчик-энерджайзер казался киской по сравнению со мной. Грёбаный розовый зайчик.

К слову о стариках, интересно, как там Камерон Армстронг? Когда я отправился в Винтер Рид заново учиться владеть своим телом, он сдержал своё слово. Он не возобновил свой контракт в армии, и вместо этого пошёл в университет Колорадо. Когда я делая первые шаги, впервые учился ходить с помощью протеза, Армстронг отправил мне имейл. Он поблагодарил меня за то, что я сделал, и за его спасённую жизнь. Он поставил меня в известность о том, что ему удалось стать квотербеком «Быков». Он даже позволил себе излишнюю сентиментальность в конце, когда сказал, что у него никогда не было брата, но он понял, что я был его братом, не только по роте, но и по крови. Его имейл был милым, продуманным и необычно чувственным.

И меня это нахер вывело из себя.

Вместо того чтобы радоваться известию о его счастливой жизни, меня разъедала зависть. Вот где я: покрываясь потом, пытаюсь снова научиться ходить, как сраный младенец, а ему выпала возможность стать звездой футбольной команды колледжа. Да, это даже завистью назвать мало.

На самом деле, мне стоит уважать его. Дать ему знать, что я счастлив за него.

Я открываю глаза, опускаю руки по сторонам. Пора возвращаться. Я набираю больше воздуха в лёгкие, и мысленно готовлюсь продолжить пробежку.

Бам!

На пару этажей выше меня о стену стукнула дверь. Я вскидываю голову и прислушиваюсь. Открытая дверь еще не значит, что там кто-то есть. В нескольких этажах над собой я слышу чей-то тяжёлый вздох.

Внезапно от стен рикошетит звук всхлипывания. Это женщина. По крайней мере, я так предполагаю по доносящимся до меня звукам. Не буду говорить, что и сам как-то проронил слезу или две, но я точно знаю, как плачут мужчины. Это звучит совсем иначе, чем женский плач, вот и всё.

Думаю, моей дневной пробежке пришёл конец. Мне стоит направиться вниз к выходу в лобби, и дать этой цыпочке остыть. Я думаю об этом, и даже намереваюсь уйти, но всё равно по непонятной причине продолжаю подниматься вверх.

Да ладно, я не белый рыцарь. Конечно же, из-за того, как я потерял ногу, вы можете думать по-другому. И ошибётесь. Я никогда не был парнем, который ведётся на девчачьи слёзы. Женщины плачут слишком часто и по слишком многим причинам, чтобы с ними заморачиваться. И всё равно, я не могу остановить свои ноги, которые несут меня на звук её плача. Что-то в этих звуках подсказывает мне, что дело вовсе не в плохом дне, а в чём-то другом. Её грусть, кажется, берёт свои корни в её душе.

Расстояние между нами сокращается, и её всхлипывания колеблют тишину. Отголоски боли эхом разносятся по пустому коридору. Я понимаюсь по последнему пролёту, и моё сердце сжимается в груди.

Это Лорен.

Я останавливаюсь как вкопанный, и пока я смотрю на неё, в груди расползается чувство, будто меня выели изнутри. Она сидит, прислонившись спиной к стене, подтянув колени к груди, уткнувшись в них головой. Она обхватила свои колени руками, в объятии, которое ей самой так нужно.

От меня.

Она выглядит как человек, проживший не одну жизнь, наполненную болью и страданиями. И я вовсе не имею ввиду, что она выглядит старой или страшной. Потому что, чёрт возьми, я не знаю женщины более сияющей или более сексуальной, чем она. Дело не в её возрасте, а в её состоянии. Она сломлена. Раздавлена.