— Затем, что проверить нужно. Хитрости большевиков известны. Своего Буачидзе вы, может быть, во Владикавказе похоронили, а здесь под видом покойника оружие повстанцам провозите. Открывай!..

Венки полетели на землю. Толпа стала топтать их. Мачавариани и Кавкасидзе подняли крышку гроба.

Лицо мертвого Ноя, когда гроб раскрыли, было таким спокойным, величавым и прекрасным, что неистовствующая, улюлюкающая толпа изуверов замерла. На площади наступила тишина. Кое-кто обнажил голову. Толпа стала расходиться.

Однако надругательство над мертвым уже свершилось. Растоптанные, изуродованные венки лежали в грязи. Среди них и венок с белой лентой, на которой золотом были выведены китайские иероглифы.

Траурная машина двинулась дальше. Но красочный холм из венков не возвышался больше над гробом. Ни одна памятная лента не была довезена до маленького домика в селении Парцхнали, где родился и вырос славный сын Грузии.

— Я знаю, что китайские бойцы очень любили Ноя, — говорил нам Николай Григорьевич. — Я помню венок, который они возложили на его гроб. Пусть не сохранилась от него траурная лента — память о дружбе Ноя с добровольцами из Китая все равно сохранилась.

13. Первое испытание

скоре после смерти Буачидзе из Грузии, как бы на смену Ною, спустился с гор на Терек революционный отряд бесстрашного Саши Гегечкори. Немногочисленный Владикавказский гарнизон пополнился испытанными, закаленными в боях грузинскими воинами, в большинстве своем коммунистами.

В бытность нашу в Тбилиси Вера Эрнестовна Гегечкори, жена А. Гегечкори, много рассказывала нам о своем муже. Опытный командир, человек хорошей большевистской закалки и кипучей энергии, он сразу стал заметной фигурой среди защитников Терека. Совет обороны республики, не освобождая Гегечкори от обязанностей командира отряда, назначил его военным комендантом Владикавказа и комиссаром революционного порядка.

Получив приказ о своем назначении, Гегечкори сел на коня и поехал знакомиться с частями гарнизона.

Начал с Апшеронских казарм, где находились штаб Красногвардейского полка, первый батальон этого полка и склады с оружием; потом поехал в гаражи авто-броневого отряда; побывал на гаубичной батарее, которой командовал Федор Тасуй; выехав на широкий обсаженный цветущими акациями Александровский проспект, повернул коня к двухэтажному зданию, где помещался штаб китайского батальона.

Легко спрыгнув с лошади, новый комендант направился к резным дверям, возле которых, приставив винтовку к ноге, неподвижно стоял часовой.

Гегечкори протянул руку, чтобы открыть дверь, но часовой преградил ему путь:

— Хади нельзя, — коротко бросил красноармеец.

Комендант улыбнулся. Ему захотелось испытать китайского бойца. Еще до революции, во время ссылки в Челябинск, Гегечкори часто встречал в уральской глуши кули, работавших на рудниках и лесных делянках. Это были забитые, приниженные люди. Городовые и жандармы измывались над ними, купцы безжалостно их обманывали, подрядчики нагло обирали. И никогда со стороны китайцев Гегечкори не слышал ни одного слова протеста, никогда не видел, чтобы осмелились кули поднять руку на обидчика.

В Челябинске Саша случайна оказался свидетелем такой сцены: сгибаясь под тяжестью тюка, китаец носильщик брел по улице. Навстречу ему попался краснорожий, явно нетрезвый купчик. Поравнявшись с китайцем, купчик столкнул его с тротуара на мостовую. Носильщик упал.

Голубые глаза Гегечкори потемнели от гнева. Он подошел к обидчику, сильно встряхнул и, показав на валявшийся тюк, сурово сказал:

— Поднимите!.. Как вам не стыдно!

Купчик трусливо покосился на высокого, статного кавказца, стремясь избегнуть стычки. Но тут Гегечкори услышал за спиной умоляющий шепот китайца:

— Не надо, господина… Моя сама поднимет… пожалуйста…

С тяжелым сердцем вернулся Гегечкори домой и тут же сел за стол писать статью в либеральную челябинскую газету. Каждая строка пылала гневом. Саша описал случай, очевидцем которого был, и, возмущаясь бесправным положением китайцев, взывал к голосу общественности.

Статья напечатана не была.

И вот перед ним снова китайский труженик, даже лицом похожий на уральского носильщика. Сколько же сил и уверенности чувствуется в нем. Совсем другой человек.

Гегечкори сказал часовому:

— Я — военный комендант и комиссар революционного порядка. Пропусти.

— Ты — порядка, я тоже — порядка, — на ломаном языке произнес часовой. — Хади нельзя!.. Колоть буду, стрелять буду.

— Молодец, службу знаешь, — похвалил Гегечкори красноармейца.

Тем временем на голос часового из дверей выглянул дежурный. Он провел Гегечкори к командиру батальона.

Знакомясь, Гегечкори одобрительно сказал Пау Ти-сану:

— Кремнистые у тебя люди.

— Что ж, из кремня — искра, из искры — пламя, — ответил Пау Ти-сан.

Грузин и китаец посмотрели друг на друга. Оба понимали, о каком пламени идет речь, оба жили думами о революции.

* * *

Первый гром надвигавшейся на Советский Терек грозы грянул километрах в ста пятидесяти от Владикавказа — в Моздоке. Белогвардейцы подняли там мятеж, перерезали железную дорогу.

Вслед за этой вестью пришла вторая, еще более тревожная: белые заняли Прохладную. С падением этой станции связь между вооруженными силами Терской республики и частями XI армии, дравшейся на Северном Кавказе с деникинцами, прерывалась. Теперь можно было рассчитывать только на свои силы. Большая часть их была сведена в Особый сводный отряд. Командиром отряда был назначен перешедший на сторону революции опытный военный специалист, бывший полковник царской армии, Александр Александрович Смирнский.

Под вечер китайский батальон, включенный в Особый сводный отряд, выступил на фронт. В мирное время от Владикавказа до Прохладной можно добраться за три часа. Длинный пестрый эшелон, составленный из теплушек и классных вагонов, в котором ехали китайцы, находился в пути почти всю ночь.

На рассвете показалась Прохладная. Красноармейские части расположились на одном берегу реки Малки, а на противоположном ее берегу, там, где находилась станция, окопались мятежники. Через реку был переброшен «ничейный» мост. От того, в чьих руках он будет находиться, зависела судьба Прохладной.

Смирнский считал, что взять мост в лоб трудно: неизбежны большие жертвы. Командование остановилось на другом варианте. Решено было под покровом ночи высадить на противоположном берегу Малки несколько смельчаков с тем, чтобы, воспользовавшись устроенной ими тревогой, бойцы сводного отряда предприняли атаку.

Эту операцию поручили китайскому батальону.

Вернувшись из штаба, Пау Ти-сан выстроил первую роту, объяснил бойцам задачу.

— Кто согласен переплыть Малку, забраться в тыл к белым? — спросил комбат.

Охотников вызвалось человек двадцать, но командир отобрал троих — Ли Чен-туна, рассказавшего нам об этом эпизоде, Лу Хай-ле и Ван Чи.

Средством для переправы выбрали валявшуюся на берегу Малки раскидистую чинару, с корнями вырванную горным потоком.

Не без труда столкнув чинару, бойцы отплыли от берега.

Стояла темная, беззвездная южная ночь. Поток подбрасывал дерево, обдавая смельчаков холодной водой. Первая боевая вылазка! Она запомнится бойцам на всю жизнь, если только эту жизнь вот сейчас, через минуту, не оборвет вражеская пуля, если волны не унесут их бог весть куда.

Бурная Малка пронесла чинару с такой быстротой, что бойцы даже не заметили, как оказались на вражеской стороне. Выпрыгнув на землю, Ли помог Вану вынести пулемет. Последним сошел Лу. Потом втроем стали ползком выбираться на гребень довольно высокого и крутого берега.

Темнота мешала разобраться, где они высадились, где позиции казаков, где лучше залечь, чтобы открыть стрельбу, вызвать на «разговор» все огневые точки белых. Это дало бы нашим артиллеристам возможность засечь их и начать уничтожающий обстрел.