Эффект получился сильный. Белоказаки в жизни не слышали и не видели ничего подобного. Шум трещоток, огни факелов, завывание непривычно высоких голосов… Им, должно быть, показалось, будто тысячи дьяволов из преисподней ринулись на них.

Тем временем, пользуясь замешательством врага, через мост прорвались на поддержку китайского батальона три других батальона Дербентского полка, а за ними еще части и подразделения 33-й дивизии. Когда занялся рассвет, вокруг станции кипел жестокий бой, исход которого уже не вызывал сомнений. Участь Лисок была решена. Белые отступили. К полудню над зданием вокзала гордо развевалось красное знамя.

Серго Орджоникидзе, на глазах которого происходили описанные события, в своем докладе на имя Совета Народных Комиссаров, озаглавленном «Год гражданской войны на Северном Кавказе», уделил действиям 33-й дивизии немало внимания.

«…Вся эта дивизия, — писал Орджоникидзе, — спасла положение и своим удивительным маневром вместо отступления к Воронежу разбила врага и захватила у него Лиски и Бобров. И кто знает, если бы не было их, — в чьих руках был бы сейчас Воронеж».

«Удивительный маневр» под Лисками сыграл свою роль в дальнейшем развертывании событий на фронте. Красная Армия, одерживая одну победу за другой, двигалась к устью Дона. Взят Таганрог, взят Новочеркасск. Деникинцам не удалось удержать в своих руках Ростов.

Морозным январским утром 1920 года ростовчане с радостью приветствовали части Красной Армии, вступившие в донскую столицу. Гордые одержанными победами, шагали по улицам Ростова и знакомые нам китайские бойцы. Бесконечным потоком текла конница. В ее рядах был молодой Ча Ян-чи на гнедом «Леше».

Но гнедой конь, на котором наш китайский друг гарцевал по улицам Ростова, не оставил следа в его памяти. Ча Ян-чи помнил о другом коне, доставшемся ему несколько позже.

— То был мой самый любимый «Леша», — рассказывал нам Ча Ян-чи. — Я его под Новороссийском взял. Деникинцы отступали. Мы на них пошли в атаку. Я с одним офицером схватился. Толстый был, богатый, видно… А под ним большой серый конь. Красивый конь. Вот он мне и достался. Офицер в поле остался, а я на его лошади дальше пошел.

Лучше серого «Леши» у меня лошади не было. Как человек, все понимала. Любую команду дай — знает. Сколько раз сам комбриг говорил: «Николай (так меня звали в армии, так сейчас зовут), давай поменяемся».

У него тоже очень хорошая лошадь была. Но я не хотел. Такого коня разве можно менять? Его, как жизнь, беречь надо.

Но «Леша» пропал. Ему пуля в живот попала.

Это возле Вильно было, когда с белыми поляками воевали.

Нас от Новороссийска повернули на запад, и мы пошли на Польшу. У нас командиром корпуса был Гай, командиром полка — Кузев, а я служил в роте Малеванного. В этой роте, кроме меня, еще китайцы были. Всех до одного помню:

Ся Дун-фу из Мукдена.

Цзи Лын-го из Шаньдуна.

Уан Си-фа из Шаньдуна.

Лю Чан-ю из Тяньцзиня.

Ван Дин-шан из Хэбэя.

Лян Фу из Мукдена.

Чжан Вин из Шаньдуна.

Как видите, земляки. Мы хорошо понимали друг друга.

Русских товарищей к тому времени тоже уже хорошо понимали, так что особняком не держались. Рота как одна семья была… Очень дружная рота.

Польские буржуи такие же злые, как русские, как китайские. Во всем мире все буржуи, должно быть, одинаковы… В каждом бою и мы и они насмерть дрались. Но мы брали верх. Потому что из одних буржуев армия не может состоять. Их все-таки меньше. И в польской армии, кроме буржуев, тоже были рабочие и крестьяне. А им зачем воевать с нами? Они дрались только потому, что дисциплины слушались, и еще потому, что буржуи им голову забили, сказали, что большевики Польшу хотят завоевать. Но это была неправда. И польские солдаты эту неправду тоже чувствовали.

Я один раз пленного польского солдата в штаб вел. По дороге он по-русски спросил меня:

— Китаец, тебе какое дело — за Россию воевать?

Я ему сказал:

— Мое дело — за рабочих воевать. В России рабочие царя долой, буржуев долой, сами хозяева. Разве это плохо?

Он подумал и сказал:

— Хорошо.

— А если у вас так сделать, разве тебе плохо будет?

Он опять подумал и сказал:

— Хорошо будет.

— И у нас в Китае без буржуев хорошо будет, — говорю я. — Но я сейчас не в Китае, я — в России. Помогаю русским рабочим. Потом, когда нужно будет, они нам помогут. А ты с русскими воюешь, сам себе мешаешь… В тебе сознательности нет.

Он долго молчал, потом сказал:

— Молодец, китаец! Правильно говоришь.

Во время боев наш корпус вырвался далеко вперед, прошел Польшу, дошел до границы с Германией. А сзади нас большие силы белых поляков были. И мы не могли повернуть, чтобы присоединиться ко всей армии. Пришлось перейти границу.

Это произошло в августе 1920 года. В Германии мы провели шесть месяцев.

Китайцев держали отдельно. Хотели, чтобы мы оторвались от русских и больше в Россию не возвращались. Приходили всякие агитаторы, агитировали: «Зачем вам Россия? Оставайтесь у нас. Дадим вам работу, дадим немецкие паспорта. У нас вам будет хорошо, не так, как у большевиков».

Чтобы показать, в каком красивом городе мы сможем жить, если только захотим, нас возили в Берлин.

Но из нескольких сот красноармейцев китайцев ни один не согласился остаться в Германии. Мы уже привыкли смотреть на все другими глазами. Зачем нам жить в стране, где рабочий — последний человек, а китайцы будут последними из последних, когда есть Россия? Там Советская власть, там рабочие сами себе хозяева, там нет чужих и своих — все равны.

Мы вернулись в Россию.

24. Кусочек ордена

осле освобождения Дона бойцы Пау Ти-сана воевали на Кубани, а дальше их след терялся. Миша Карпунин, верный связной китайского командира, остался, как мы знаем, в тифозном бараке астраханской больницы. Волею судьбы оторвался также от своих товарищей по Владикавказскому батальону так много рассказавший нам Ли Чен-тун. Летом 1919 года где-то под Армавиром он был ранен, попал в госпиталь, а когда вышел, никто не мог сказать ему, где воюет Пау Ти-сан. Красноармейца Ли направили в другую часть. Он воевал потом на Украине[18] и с земляками из Владикавказского батальона больше не встречался.

И Ча Ян-чи, мудрый Ча Ян-чи, необыкновенно ясная память которого хранит бесконечное количество сведений о местах, где воевали китайские бойцы, тоже ничего не мог рассказать нам о дорогах, которыми шли потом воины Пау Ти-сана. Он ведь после Дона повернул своего верного «Лешу» на запад и снова вернулся во Владикавказский батальон лишь после гражданской войны.

Нить поисков батальона Пау Ти-сана обрывалась на 1920 годе.

Но точку ставить не хотелось. Героический батальон и его командир не могли затеряться без следа.

Пришла на помощь печать. В журнале «Дружба народов» были опубликованы наши материалы о китайских добровольцах— участниках гражданской войны в СССР. «Литературная газета» поместила заметку об этом номере журнала, упомянув имя Пау Ти-сана. И вот взволнованное письмо в редакцию газеты из Горького. Пишет дочь героя Элеонора Константиновна Пау Ти-сан, по мужу — Сибирякова.

«Приезжайте, — приглашала нас в письме Элеонора Константиновна. — Расскажу вам об отце все, что смогу, хотя знаю не так уж много».

С первым же поездом едем в Горький. От центра города до поселка Орджоникидзе, где живет семья Пау Ти-сана, около часа езды. Вот и улица Чаадаева, вот и двухэтажный дом № 27. Поднимаемся по лестнице. Сверху доносятся детские голоса. Русские слова перемежаются с китайскими.

Звонок. Заходим в квартиру. Знакомимся. Нас встречают крошка Ира — внучка Пау Ти-сана и ее отец капитан второго ранга Игорь Николаевич Сибиряков. Он, оказывается, вместе с детьми проходит начальный курс китайской грамоты. Урок продолжается при нас.