Федор Ефимович боролся за Советскую власть честно, преданно, искренне. Он верил в то дело, которое защищал.
Что же касается его артиллерийских талантов, то о них и сейчас ходят легенды. «Божьей милостью артиллерист был, — говорят о нем. — Такие не часто рождаются».
Тасуй — коренные владикавказцы. Из железнодорожников. И домик у них был справный, обжитой, хозяйственный— какой обычно ставили положительные, солидные кондукторы.
И вот — Федор, бывший студент математического факультета Петербургского университета, поручик, принятый владикавказским офицерством в свою среду, стал большевиком. Этого белогвардейцы молодому Тасую простить не могли.
Сам он в августовские дни к ним в руки не попался, но в дом Тасуев белоказаки ворвались, учинили погром, не пожалели седин матери: «Твой змееныш — ты и в ответе». Старую женщину повели на расстрел.
Гаубичная батарея стояла на окраине города под Лысой горой. Оттуда Тасуй бил по скоплениям мятежников. Когда кто-то из соседских мальчишек прибежала к нему и сказал, что тетку Варвару (мать Федора Ефимовича) повели расстреливать, а в поруганном и разграбленном доме пьянствуют атаманцы, — он ничего не ответил, достал из полевой сумки план города, линейку, циркуль, прикинул расстояние между своим домом и тем местом, где стояла батарея. Расстояние получилось, около четырех километров, почти предельное. Но Тасуй был артиллеристом «божьей милостью». Сам навел орудие, сам зарядил.
«Что ты, Федор Ефимович, кто же это по родным стенам бьет?..» — пытались остановить его батарейцы.
Тасуй дал выстрел. Снаряд лег точно во дворе дома. От казаков, пьянствовавших в увитой вьющимся виноградом беседке, ничего не осталось…
— Да, таких артиллеристов у белых не было.
15. Война этажей
артина участия китайских добровольцев в августовских боях во Владикавказе оставалась неясной до тех пор, пока мы не встретились с Ча Ян-чи. Именно с его помощью удалось нам ликвидировать большинство «белых пятен».
Мы узнали о нем задолго до первой встречи. В армавирском архиве среди документов гражданской войны попалась нам на глаза справка:
«Ча Ян-чи, рождения 1899 года, по национальности китаец. В начале 1918 года добровольно вступил в Красную Армию. Потом до окончания гражданской войны служил в 3-м Кубанском кавалерийском полку…» Дальше шел внушительный список городов и населенных пунктов, в боях за которые участвовал китайский воин. Справка заканчивалась так:
«По постановлению Армавирской городской Краснопартизанской комиссии от 3-го июня 1930 года Ча Ян-чи Николай был признан красным партизаном, с выдачей ему соответствующего удостоверения за № 12 от 4 июня 1930 года».
Упоминание о 3-м Кубанском кавалерийском полке привлекло наше внимание. То был знаменитый полк. И вот, как явствует из справки, в нем, оказывается, служили и китайцы. Во всяком случае, один. Звали его Ча Ян-чи. Где он сейчас? Как бы его найти?
Долго искали и в конце концов узнали, что Ча Ян-чи работает инструктором рисосеяния в одном из колхозов Чечено-Ингушской автономной республики.
Там, среди голых после уборки рисовых полей, и состоялась наша первая встреча. Подложив под себя охапку рисовой соломы, мы сидели на земле возле седого морщинистого человека с молодыми глазами и слушали его увлекательный неторопливый рассказ.
Большую жизнь прожил Ча Ян-чи. Из Китая он уехал семнадцатилетним юношей в 1916 году. Уехал, как уезжали тогда сотни тысяч других китайских тружеников, — на заработки в далекую Россию. Сначала работал на Урале, потом в Тирасполе и Одессе. Там и застала его революция.
— В Одессе в тысяча девятьсот семнадцатом году, — вспоминал Ча Ян-чи, — было много китайцев. Одни работали грузчиками в порту, другие — чернорабочими, третьи камень ломали в каменоломнях.
Сначала мы плохо разбирались в событиях, всколыхнувших Россию, но потом стали разбираться. Появились листовки на китайском языке, приходили агитаторы.
Особенно хорошо умел все объяснять Чжан. Он был из Хэбэя. Толковый человек. По-русски хорошо говорил — пожалуй, лучше, чем я после сорока с лишним лет жизни в России. Но это потому, что он с детства учился у русских миссионеров в Китае.
Я знаю, чему учили Чжана в миссии. Его учили тому, что бог создал все на земле — людей, животных, растения. Создал он и порядок, который существует. Все от бога, значит — все правильно. Правильно, что есть на свете богатые, и правильно, что есть бедные; правильно, что мандарины, фабриканты, помещики господствуют, и правильно, что народ им подчиняется. А если бывает тяжело людям, так это даже хорошо: кто мучается на этом свете, непременно попадет в рай на том…
Так морочили головы не только русские попы. Буддийские монахи учили примерно тому же. Как говорится, кто канарейку кормит, тому она и поет. А из чьих рук едят священники, муллы, монахи — известно.
Миссионеры готовили Чжана себе в помощники. Он должен был нести их слово в гущу китайского народа. Но получилось наоборот: попав в Россию, надышавшись воздухом революции, Чжан принес китайским кули другие слова.
«Большевики, — говорил Чжан, — за народ, они хотят, чтобы власть перешла в руки народа. И они не делают разницы между людьми: русские, китайцы — для них все одинаковы…»
Чем дальше, тем больше интересовались мы тем, что делается вокруг. Кадетами мы называли всех, кто за царя, за богатых, за старые порядки, а Советами — всех, кто за народ, за революцию.
Когда на смену Февральской пришла Великая Октябрьская социалистическая революция, мы очень обрадовались — народ взял верх. А когда увидели, как со всех сторон нападают на народную власть, поняли — надо идти ее защищать. Я считал: если Советская власть в России победит, всем народам на земле будет лучше, если не устоит — всем будет худо.
В декабре тысяча девятьсот семнадцатого года я вступил в Красную гвардию, взял винтовку в руки, чтобы воевать за Советскую власть. Таких, как я, было немало. Нас собрали вместе. Получилась целая китайская рота. Командиром ее стал Чжан из Хэбэя. Тот самый Чжан, который с самого начала был за большевиков.
Весной тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда началась эвакуация Одессы, чешским, сербским и китайским бойцам, сформированным в один отряд, было поручено сопровождать золотой запас, вывезенный из Государственного банка. Много золота было. Пароходный трюм знаете? Весь трюм ящиками с золотом заставили. Очень беспокойный груз… Разные люди есть. Есть такие, как про золото услышат, прямо с ума сходят. Много чего было на пароходе. И стрельба была и бунт был. Но золота сколько приняли, столько довезли. Все сполна.
Ча Ян-чи не назвал нам фамилии командира интернационального отряда: «Кажется, чех был, а может быть, серб, я тогда плохо разбирался…» Мы же, поскольку командир не был китайцем, не очень расспрашивали.
Но вот прошло некоторое время, и судьба неожиданно столкнула нас именно с этим командиром. Летом 1957 года, работая над сборником «Дело трудящихся всего мира», мы познакомились со многими ныне здравствующими интернационалистами — участниками гражданской войны в СССР, в том числе с Адольфом Шипеком, старым большевиком, одним из первых организаторов чехословацких подразделений Красной Армии. Он-то, как оказалось, и был командиром того самого интернационального отряда, о котором вспоминал Ча Ян-чи.
— Золота было, — рассказывал нам Адольф Степанович Шипек, — что-то миллионов на четыреста с лишним. Когда мы выгрузились в Феодосии, под него понадобился целый железнодорожный состав. Охрану вагонов несли китайцы. Их в отряде было около двухсот человек. Командовал ими Чжан. Смелый, решительный человек. Я на него мог положиться во всем. Как, впрочем, и на всех китайских бойцов. Они меня иной раз просто поражали своей выдержкой, дисциплинированностью, хладнокровием и, что самое главное, высокой, будто бы от роду присущей им революционной сознательностью. На всем длинном и тяжком пути «золотого поезда» — с опасностями, стычками, перестрелками — случая не было, чтобы хоть один из двухсот китайских бойцов сделал малейшую попытку нарушить свой долг. Исключительной честности люди!
