– Помогите, – молил голос. – О Господи…

В двух улицах отсюда из ночного клуба доносилась музыка и громкие голоса, раздалось хлопанье дверей машин. Этот шум избавил Линфорда от ощущения одиночества и незащищенности. По крайней мере у дверей ночного клуба должен быть хоть один вышибала, который у слышит крик. Может, это не так успокаивает, как он хотел думать, зато дало силы пойти к лестнице и крикнуть в полумрак, который теперь уже не казался кромешной тьмой.

– Эй? Что там происходит? Что случилось?

За первым словом вырвались остальные. Чем больше было слов, тем меньше он был уверен, что с них будет толк. Ответом была полная тишина, нарушаемая лишь скрипом нижней ступени, на которую он осторожно ступил.

«Я не выдал своего присутствия, – яростно сказал он сам себе. – Тот, кто наверху, все равно знает, что я здесь, иначе не было бы смысла звать на помощь».

Тем не менее, лишь схватившись за побитые перила, он побежал вверх в нетерпении. И на повороте лестницы едва не упал, споткнувшись обо что-то – о бейсболку, которую видел на музыканте.

Перила почти мелодично заскрипели, когда он ухватился за них покрепче, чтобы не упасть. Ответом на этот звук был новый крик «Помогите!». Большая часть мольбы раздалась прежде, чем звук стал приглушенным, будто рот зажали ладонью. Крик раздавался из комнаты в конце коридора. Линфорд отчетливо видел каждую деталь – пятна света на потолке коридора, будто бледные летучие мыши, крысиные хвостики проводов с патронами для ламп, черноту в дверных проемах, похожую на ямы в земле. Пришло осознание того, что это последний шанс отступить. Но он побежал дальше, почти беззвучно, мимо двух комнат, глянул внутрь и увидел, что там ничего нет, кроме мусора и битого стекла. Прежде чем он поравнялся со следующей дверью по левую руку, он понял, что идти нужно туда. На мгновение показалось, что кто-то повесил на двери знак.

Это оказался потрепанный офисный календарь. Числа с интервалом в несколько недель (последние из них две недели назад были помечены овалами), которые при дневном свете, наверное, были бы красноватого цвета. Он подумал, что вряд ли это отпечатки пальцев – линий нет, – и вошел в комнату.

На полу, на том месте, куда реже всего попадал дневной свет, лежал человек. Под окном, среди осколков стекла. На шее его была завязана потрепанная занавеска, закрывая тело, но не голову – такую большую, лысую и отекшую, что она напомнила ему луну. Черты лица будто тонули в ней – дыры глаз и открытые белесые губы сошли бы за кратеры, а ноздри были сами по себе, без носа. Несмотря на отсутствие волос, это была голова женщины (Линфорд разглядел под занавеской контуры груди – достаточно большой, на двоих бы хватило). Голова поднялась, чтобы поглядеть на него, кожа на макушке блеснула в свете фонарей стоянки, большие кисти рук с белой плотью, висящей на них, будто огромные перчатки, высунулись из-под занавески. Линфорд не разглядел ногти. Его нога, бессознательно замершая в воздухе, наступила на что-то хрупкое. Смычок скрипача. Смычок треснул. Линфорд двинулся дальше.

В комнате находились четыре ящика от стола – по одному в каждом углу с ворохом газет и офисного хлама внутри. Вокруг ящиков были разбросаны листы с нотами – все в темных пятнах. «Будто… – Линфорд подумал и попытался отбросить эту мысль, – будто ими рот вытирали». Что бы тут ни случилось, по всему полу, видимо, были разбросаны смычки – столько, что хватило бы на небольшой смычковый оркестр. Не имея ни малейшего желания понимать, почему все это здесь, пока он отсюда не уйдет подальше, Линфорд попятился, и вдруг у него за спиной возобновила свое пение скрипка.

Он резко обернулся, и увиденного сразу же хватило. Скрипач был лысым, как и та, что под окном, но, несмотря на странный облик гладкого лица, особенно в области носа, было четко видно, что музыкант – тоже женского пола. Длинная коричневая палочка, которой она водила по скрипке, – вовсе не смычок, хотя это не имело значения, поскольку у треснутой скрипки не было струн. Идеальная имитация музыки, транслировавшейся по радио, исходила из ее широкого беззубого рта, внутренность которого была такой же белой, как кожа на ее лице. Несмотря на эту странную работу, она продолжала улыбаться, но он почувствовал, что она улыбается не ему, а про него. Она загородила дверной проем, и сама мысль приблизиться к ней – к мерзкому запаху, который отчасти явно исходил из ее рта, едва не лишила его рассудка. «Надо выманить ее из дверного проема…» И он попытался заставить себя отступить – остаться спиной к той, другой, когда снова раздался крик:

– Помогите!

Это был тот крик, на который он пришел, – в точности тот, и крик звучал позади него, в комнате. Линфорд слегка обернулся и увидел, что лежащая на полу у окна начала прикрывать рот, а потом уронила руку. Должно быть, она решила, что уже нет смысла повторять все в точности. «О Господи», – добавила она в точности так, как в прошлый раз, и потерла накрытый занавеской живот.

Это был не просто фокус, это была точная имитация, такая же, как музыка.

Ему пришлось сделать изрядное усилие над собой, сильнее, чем ему приходилось когда-либо, чтобы не издать ни звука, который уже готов был вырваться, когда он все понял.

Годами он зарабатывал себе на жизнь, не позволяя больше секунды молчания, но спасет ли его сейчас полная тишина? Сейчас он не был способен придумать что-то еще, как и вовсе не был уверен, что сможет сохранить молчание.

– Помогите, о Господи, – повторила фигура, лежащая под занавеской, более требовательно и сильнее потерла живот. Музыкантша бросила скрипку и другой предмет и, прежде чем утих стук их падения, двинулась на Линфорда, извиваясь, будто в торжествующем танце. Достаточно, чтобы не дать ему выйти из комнаты.

У него задрожали губы и зубы стучали друг о друга, и он не смог сдержать слов, какими бы идиотскими они ни казались.

– Виноват. Я только…

– Виноват. Я только… – подхватили его слова сразу несколько голосов, но он не видел ртов, которые их произносят, – только шевеление нижней части занавески.

И оттуда вылезли два маленьких силуэта, а потом сразу еще два, ничем не прикрытые. Их пухлые белые тела еще больше походили на червей, с рудиментарными лицами – лишь ноздри и жадно расширившиеся рты. Они двинулись на него, точно так же извиваясь и хватая острые куски стекла. Линфорд увидел, что скрипачка прижала ладони к ушам, подумал, что она чувствует к нему что-то вроде сострадания, но затем осознал – она просто не желает воспроизводить те звуки, которые он сейчас издаст. Его единственным шансом оставалось окно – если лежащее под ним создание действительно настолько беспомощно, как выглядит, если он сможет переступить через него или наступить на него, чтобы крикнуть в окно, чтобы снаружи кто-нибудь услышал…

Но закричал он, уже оказавшись на полу, когда маленькие ловко повалили его и вцепились в ноги. И он понял, что его уже не волнуют слова, которые он выкрикивает, особенно когда они начали хором вторить ему.