— Нет.

— За тем, чтобы сказать вису[9]:

— Это она про кого? — спрашивает Кукша. — Неужто про тебя?

— А то про кого ж! — отвечает Харальд и приосанивается. — Отец владеет четырьмя областями, а я буду владеть всей страной. Такого конунга в Норвегии никогда еще не было!

Кукша восхищенно восклицает:

— Вот это да!.. Здорово, ничего не скажешь!

Когда они покидают поляну, Кукша оглядывается на курган.

Там зарыт живой человек.

Приходит зима. Сыплет мелкий густой снег, и кажется, что над каменистыми холмами, над лесами, над королевской усадьбой просто висит сырая белая мгла. Но на глазах растут, словно разбухают, сугробы вокруг домов и хозяйственных построек, все тяжелее становятся снеговые шапки на крышах. По утрам иной раз приходится лопатами прокладывать дорожки, чтобы попасть в конюшню или в кладовую.

С наступлением холодов Харальд и Кукша реже бывают в оружейной, потому что она не отапливается. Теперь они часто заходят в кузню, там всегда пышет жаром от горна. Они подолгу наблюдают за работой кузнецов, которые обращаются с раскаленным железом ловко и уверенно, не хуже, чем женщины с тестом.

Но особенно уютно по вечерам в девичьей горнице. Там собираются конунговы дочери и служанки. Они прядут или ткут. Сестры Харальда — белокурые румяные девушки. У них длинные распущенные волосы, которые они старательно расчесывают. Голову поверх волос они повязывают лентой, расшитой золотыми нитями, бисером или драгоценными каменьями. Лента эта не только для красоты, ее повязывают прежде всего затем, чтобы волосы не мешали работе. На руках у сестер золотые и серебряные запястья, пальцы унизаны перстнями.

Они кажутся Кукше красавицами, но больше всех ему нравится Сигне, которая с ним ласковее других. Она уже совсем взрослая, ей четырнадцать лет, поэтому она относится к нему покровительственно.

Хотя девушки — конунговы дочери, они много работают: сидят за прялкой или ткут на кроснах[10] льняные и шерстяные ткани. Сестры очень веселые и часто рассказывают смешные истории или затевают шутливую перебранку. Но поздно вечером, когда вся усадьба засыпает, здесь звучат страшные рассказы и сказки. Девушки к этому времени перестают работать, вооружаются старыми тупыми ножами и начинают искать друг у друга в голове.

Коптят и потрескивают льняные светильники в жировых плошках. Сигне сидит на лавке, а Кукша стоит перед ней на коленях, уткнувшись лицом в подол ее платья, и цепенеет от блаженства, когда Сигне ножом раздвигает его густые жесткие волосы у самых корней.

Как сладко замирать от ее прикосновений и от страха, слушая рассказы о назойливых покойниках, что выходят из своих могил и мешают людям спокойно жить, или о горных чудовищах троллях, которые любят теплую человеческую кровь! Мало-помалу он погружается в омут сна и оказывается дома, голова его лежит на коленях у старшей сестры Денницы, и она чешет ему голову ножом. Потрескивает лучина и с коротким шипением гаснут искры в корыте с водой.

В углу тихо и обиженно мычит теленок, которого разлучили с коровой и внесли в избу, чтобы он не замерз в хлеву. Входит Кукшина мать, ставит на лавку деревянный подойник с вечерним удоем. Пахнет парным молоком.

Сейчас Кукша выпьет чашку молока и залезет на полати, на медвежьи и овчинные шкуры. Он будет уже засыпать, когда сестры тоже влезут на полати и Денница, как обычно, ляжет возле него. А может, это не Денница, а Сигне? Хорошо бы, они обе всегда были рядом с ним.

Потом все пропадает, нет больше ни Денницы, ни Сигне. Какая-то страшная сила сковывает его по рукам и ногам, на груди он ощущает неимоверную тяжесть. Он кричит в отчаянии и просыпается. Кукша лежит на лавке, на нем сидит Сигне, она заливается громким смехом. Кругом хохочут ее сестры и служанки.

Спросонья все они кажутся Кукше сказочными колдуньями. Сигне хохочет громче всех, зубы у нее белые, как творог. Глаза ее, прозрачные, с темной обводкой, сверкают. Хохоча, она раскачивается и запускает пальцы в волосы Кукши, будто собирается оторвать ему голову.

На шее у Сигне на золотой цепочке болтается крохотный мешочек из тонкой козловой кожи. Она говорила как-то, что в мешочке особый заговоренный корешок, который предохраняет от злого глаза. Корешок ей дала одна старая колдунья, финка.

Кукша хочет подняться и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. «Разве сама она не колдунья? — со страхом думает он. Колдунья и есть, только не старая, а молодая и красивая». И Кукша робко просит Сигне расколдовать его, чтобы он мог встать.

Хохот становится таким громким, что, того и гляди, обвалится потолок. Понемногу Кукша приходит в себя, остатки сна улетучиваются, и он обнаруживает, что, пока он спал, его привязали к лавке. Кукша смущенно улыбается и, глядя на смеющуюся Сигне, тоже начинает смеяться.

Сигне отвязывает его и говорит:

— Крепко же ты спишь! Мы тебя привязали и начали звать: Кукша, вставай, мол! А ты хоть бы что! Кричим тебе в уши, а ты не просыпаешься. Потом мне надоело, что ты спишь, и я села на тебя. А ты так страшно закричал во сне, что я даже испугалась!

Кукша глядит на Сигне — какая она красивая, какое у нее доброе, веселое лицо, неужели она только что казалась ему колдуньей?

Дни становятся все светлее. Позади праздник Юль — середина зимы. В этот день конунг Хальвдан принес обычную жертву — коня, пса и петуха, чтобы умолить Солнце поскорее вернуться.

Дети наряжались маленькими духами гор, воды и полей, водили хороводы, славили Солнце и звали его поскорее вернуться с весной, теплом и зеленью. Взрослые надевали козлиные шкуры и кружились в неистовой пляске, посвященной Солнцу. Праздник завершился веселым пиром, в котором участвовали все от мала до велика.

С приближением весны у викингов только и разговоров, что о походах в богатые западные и южные земли. По всей Норвегии идет молва о Хастинге — морском конунге мурманского роду-племени, который обосновался в Дублине и оттуда совершает набеги на западные берега Франции.

Хастинг не грабит малой шайкой, у него целый флот, и он, подобно Рагнару Кожаные Штаны, имеет возможность нападать даже на большие города. Это вождь великой храбрости и редкой удачливости, а по красоте и обходительности ему нет равных. Говорят, будто никто никогда не слышал от него ни единого грубого слова.

Надоела зима бородатым морским разбойникам. В нетерпеливом ожидании весны то и дело кто-нибудь принимается точить и без того острый меч, чистить сверкающий шлем или латы. Не в радость уже пиры и охота — первое развлечение мужчин.

Однако по утрам все чаще слышен звон сосулек, намерзающих под стрехой. Скоро, скоро уже придет пора конопатить и смолить корабли, которые пока что отдыхают от бурь и походов в длинных корабельных сараях! Иной раз чернобородый Тюр вздохнет и скажет Кукше мечтательно:

— Повезло тебе, парень. Мальчишкой побываешь в невиданных странах! Иные по сто лет живут, а дальше своей овчарни ни шагу!

Молчит Кукша, а сам думает: «Дались мне ваши невиданные страны!» И вспомнит он родные Домовичи. Как-то там сейчас! Матушка, чай, все глаза проплакала по единственному сыну. И милые его сестры зимними вечерами небось не слюной, а горючими слезами смачивают кудель, сидя за прялкой. Сам он не плакал ни разу, с тех пор как увезли его мурманы. Иной раз так хочется, но он ни-ни! Ведь он давно уже взрослый.