После она заглянула в построенный недавно флигель, где лежали «ее» пациенты — те, что приходили к ней со всех концов страны и оказывались настолько больны, что она не могла справиться за один раз. Евгения сама оплачивала их содержание и работу медперсонала из тех доходов, что приносил ипподром. Хален не без усмешки переписал на нее право управления и распоряжения этим крупным предприятием. Заработанные на азарте деньги послужат здоровью народа — в этом есть какая-то высшая улыбка судьбы, заметил он. Ипподром приносил большую прибыль. С помощью чиновников Дома провинций Евгения готовила проект создания в стране новой сети больниц и школ для детей-сирот и надеялась выпросить у Халена еще несколько крупных предприятий, приносящих стабильных доход.

Из больницы она направилась в храм, где ей надлежало принять участие в обряде освящения первых даров зимы: только что отжатого оливкового масла и молодого вина прошлогоднего урожая. Хлеба в списке священных даров земли не было. На теплом севере зерновые каши и похлебки считались грубой пищей бедняков, а булок, пирогов и лапши здесь совсем не знали. Зато вино почиталось как драгоценный символ здоровья и силы, а масло использовалось везде, от кулинарии до промышленности.

Будучи царицей, первой дамой государства, Евгения обязана была участвовать и в религиозных обрядах. Эта ее роль была почти полностью представительской: она молча выполняла указания Ханияра и его помощников и не испытывала желания влиять на своих подданных еще и в этом качестве. И все же храмовые ритуалы задевали какие-то древние языческие струны ее души. Вот и сейчас, исполняя свою роль, она чувствовала, как в самой глубине сознания рождается темный, неясный восторг. Большой зал храма был освещен сотнями ламп и свечей. Они расплывчатыми круглыми пятнами озаряли мраморные стены, и их свет терялся в высоте, среди мозаичных орнаментов. В теплом золотом воздухе был разлит горько-сладкий, бодрящий и одновременно одуряющий запах благовоний. У дальней стены, в темноте за балюстрадой выстроились певцы. Их высокие голоса перекликались, звеня поднимались ввысь и опадали с едва слышным шелестом к каменному полу. Многочисленные прихожане дисциплинированно стояли на отведенном им месте, окружая приподнятую над полом центральную площадку. Блестели глаза, молящие руки вздымались к невидимому куполу и вытягивались параллельно земле ладонями вниз, призывая силы верхнего и нижнего мира к снисхождению и помощи. Ханияр в белом платье, расшитом круглыми серебряными бляхами, поднимал сосуд с вином, и прозрачная жидкость сверкала в огнях ламп. Олуди — темно-красная фигура в высокой короне — золотым ковшом поливала из своей чаши оливковое деревце в кадке, а потом обрызгивала вином толпу, и люди подавались вперед, чтобы на каждого попали животворные капли. Двигаясь в такт пению, Евгения наслаждалась единым дыханием сотен людей, их восторженным благоговением, которое было чуждо ей, но все-таки отзывалось трепетом в сердце, — так громкий голос заставляет звенеть тонкостенный сосуд. Как хотела она уверовать, подобно им! Однако безликие, лишенные человеческого или хотя бы животного образа природные стихии, которым поклонялись иантийцы, не могли еще получить власть над душой человека, пришедшего из иного мира. Олицетворяя в этот момент саму мать-землю, она понимала, что прихожане видят в ней не образ той, кому они возносили молитвы, а всего лишь женщину, которая ближе к матери и чьи призывы та не сможет проигнорировать. Ее высочайший титул не делал ее саму объектом поклонения. Она была рукой божества, но не божеством. Этим людям не приходило в голову, что можно поклоняться стихии в образе человека, и уж тем более их фантазия не способна была изобрести богов, подобных древнегреческим.

И все же… Произнося слова молитв, очарованная прекрасными голосами певчих, восхищенная величавостью первосвященника, Евгения ощущала непривычное возбуждение, страстное желание отдаться во власть сил, что правили душой ее народа. И долго еще, сняв ритуальные одежды, она будто бы чуяла запах священных благовоний, слышала чудесное пение, призывающее небесную благодать и щедрость земли объединиться для блага человека.

Хален уехал в свой гарнизон в устье Фарады. Вместе с ним покинули замок Венгесе и тридцать гвардейцев. Остались Пеликен и еще трое — телохранители царицы.

— Ты знаешь, что моя любовь к тебе безмерна, госпожа, но это несправедливо, — жаловался Пеликен. — Прошло уже четыре года с тех пор, как я последний раз видел врага. У меня прямо руки чешутся схватить меч, бежать в бой!

— Бери меч и тренируйся, — отвечала Евгения.

— Никакая тренировка не сравнится со сражением, в котором я могу убить или быть убитым!

— Муж твоей последней пассии только и ждет, чтобы ты дал ему повод вызвать тебя на поединок. Думаю, достаточно будет поцеловать ей прилюдно руку, и у тебя появится возможность подраться!

Пеликен смеялся, качал головой. Его товарищи помалкивали, но и им страстно хотелось на границу.

Шли холодные дожди, зимний ветер гудел на городских улицах, сносил с труб дымки. Корабли редко выходили в море, где один за другим прокатывались мощные штормы. По вечерам в Большом зале выступали танцоры и певцы, которых очень любила царица. Приходила Сериада со своими девушками, они рассаживались в кресла с вышиванием и вязаньем. Евгения подолгу смотрела в пылающее жерло камина и иногда вздрагивала — ей чудился голос мужа у дверей. Сериада тоже молчала, пряча за улыбкой привычную тоску. Потом музыканты расходились, царевна отправлялась к себе, Пеликен отвешивал последний поклон, уходя в город на поиски приключений, а Евгения медленно поднималась наверх и ложилась в постель. По стене, освещенной лунами, мчались двойные тени облаков, и она видела перед собой лицо Халена.

Он слал письма, в которых рассказывал, что обстановка на границе осложнилась из-за какого-то конфликта, вызвавшего ярость дикарей. Прежде редкие схватки случались теперь то и дело на протяжении нескольких сотен тсанов вдоль иатийского берега, и атаки врагов якобы вынуждали иантийцев переплывать Фараду для ответных ударов. За этими рассказами читалось намерение царя задержаться на границе как можно дольше. Тем временем в Киаре все больше требовалось его присутствие. Пора было созывать Совет для подведения итогов уходящего года. Десятки бумаг пылились в Доме провинций, ожидая подписи царя. Среди них были и распоряжения относительно проекта Евгении — организации больниц и школ. Уже был определен бюджет, выбраны места для строительства новых зданий и заключены договоры на передачу в фонд царицы имеющихся домов, уже подбирался персонал для заведений, но без подписи царя и одобрения Совета дело не могло сдвинуться с мертвой точки. Евгения еженедельно писала мужу, призывая его в столицу. В ответ она получала сначала обстоятельные письма с описанием текущей обстановки на побережье, а потом — лишь короткие отписки. Пеликен с затаенной радостью наблюдал, как после каждой очередной почты лицо царицы становится все мрачнее.

Когда Хален не вернулся и к празднику Нового года, она окончательно рассердилась.

— Твоя кольчуга еще не заржавела? Собирайся, мы едем на границу.

— Слушаюсь!

Пеликен едва не в припрыжку кинулся в казарму. Евгения передала свои дела Бронку Калитераду. Побывав в последний раз в больнице и обойдя замок, где ничто не могло укрыться от ее хозяйского взора, она отправилась в путь. Ее сопровождали девушки, гвардейцы и пятьдесят солдат Киарского гарнизона.

Ни одной царице до Евгении и в голову не приходило посещать гарнизоны. Война — грязное и опасное занятие, а у повелительницы страны и в столице хватает дел. Однако солдаты не роптали, а напротив, восхищались своей госпожой. Отъехав от Киары на полсотни тсанов, Евгения покинула карету. В экипаже остались ее служанки и подруги, без которых невозможно отправиться в дальний путь, а сама она скакала верхом, не чувствуя усталости. До царского гарнизона было двести тридцать тсанов. Она торопила спутников. Они были этим не очень-то довольны — никому не хотелось оказаться рядом, когда царь увидит, что жена приехала за ним, как за непослушным мальчишкой. Евгения тоже понимала, что муж не придет в восторг от ее появления. Именно поэтому она и спешила: легче встретиться с разъяренным Халеном лицом к лицу, чем постоянно думать об этом.