Сражение длилось четыре дня. Четыре дня воздух гудел и содрогался от лязга металла, криков ярости и стонов боли, пения горнов, звонко разносящихся приказов, оглушительных пушечных выстрелов, треска рушащихся в огне укреплений. Четыре дня парили над берегом Гетты стервятники, слетевшиеся, казалось, со всего континента, — для всех хватило пищи. Четыре дня оба царя не выпускали из рук оружия, успевая и отдавать распоряжения, и убивать. Все мужчины Рос-Теоры, все, кто мог биться, от нищих, что ночевали под городской стеной, до первых вельмож, были здесь, у моста, и те, кому не хватило копий и мечей, держали в руках вилы и булыжники.

Мост был уже забыт, разбиты шедизцы, пытавшиеся взять его с иантийского берега. Судьба мира решалась в этой битве, и что значил мост в Ианту, когда сам ее царь в любую минуту этих бесконечных дней мог погибнуть у стен Золотого города!

Однако сила Алекоса была в численности его войска и в маневренности степных конников. На третий день, когда всеобщее внимание сосредоточилось на подступах к мосту, кочевники попытались прорваться к восточным воротам столицы, где у полос обороны осталась едва ли четверть от прежнего числа защитников. Потеряв половину в пути, они пробились к самому городу. Все погибли под обстрелом со стен, но дело свое они сделали: оставшиеся в столице ощутили, как земля закачалась под их ногами. Не помогли укрепления, не помогла помощь союзников — враги проникли в сердце страны! В них рос страх. Они боялись за свою жизнь и богатства, но еще больше боялись удачливого олуди, которому явно помогало само небо.

На пятый день бой затих сам собой. Поля, сады, рощи были завалены телами погибших, а у выживших не было сил ни хоронить товарищей, ни снимать доспехи с трупов неприятеля. Остатки армий — несколько тысяч из сотен тысяч — сходились к стенам Рос-Теоры. Мост был пуст, и Хален с пятью гвардейцами, единственными оставшимися в живых из тридцати, стоял на нем. Неподалеку собралось командование крусов. Самые уважаемые люди города присоединились к ним.

Перед рядами противника появился парламентерский отряд. Шедизские фицеры приближались, подняв свои щиты над головами. Они сообщили, что царь Алекос желает говорить с защитниками города. Он подошел следом, так не смыв с себя грязь и пот. Покореженный шлем нес оруженосец, волосы царя слиплись от крови, и сапоги оставляли влажные следы на камне дороги. В нескольких шагах позади встал Нурмали, его первый военачальник, высокий и худой, едва державшийся на ногах от усталости.

Два царя впервые видели друг друга. Крусы сами не заметили, как подошли к Халену и его людям, будто надеясь, что те защитят их от надменного взгляда олуди. Его лицо было бледным под слоем грязи, но глаза горели неукротимым огнем, таким же, какой встретил его в глазах иантийского царя. Он тихим, но твердым голосом произнес:

— Мы продолжим бой, если вы сейчас не сдадите город.

— Мы продолжим бой, — сказал Хален.

Алекос коротко взглянул на него и повернулся к отцам города.

— Я не стану разрушать Рос-Теору и не трону ни одной монеты из тех, что вы храните за стенами. Мне не нужны руины. Мне нужно великое государство.

Крусы смешались, начали переглядываться. Также незаметно для себя они отодвинулись от Халена и тихо заговорили между собой.

— В Рос-Теоре никогда не будет править захватчик. Это ваша страна! — воскликнул Хален, теряя терпение. — Он убил вашего царя и его наследника, он убьет и мальчика, которому сейчас принадлежит ваш трон!

— Это их трон, — сказал Алекос. — Не тебе решать его судьбу.

— Они мои родичи. Я проливал за них кровь, так же как Амарх воевал за меня. И я готов сделать это снова и снова, столько, сколько понадобится, чтобы добить тебя, проклятый варвар! Я вызываю тебя на бой! Решим это сейчас. Пусть наши мечи скажут, кому достанется город!

Их взгляды скрестились, как тяжелые клинки, но Алекос не поддался.

— Я не могу сражаться с тобой здесь. Они твои родичи, это правда, но это не твоя страна и не твой трон. По законам всех стран царь может вызвать противника на бой, лишь когда защищает свою землю.

Хален заскрежетал зубами, вытащил наполовину меч из ножен.

— Да какая разница?! Ты принял вызов Бронка, прими же и мой!

— Бронк был достойнейшим из людей, — сказал Алекос, и его светлые брови сошлись над переносицей. — Еще в Шедизе я готов был предложить ему должность советника, но знал, что он всегда будет верен тебе. Когда он позвал меня на поединок, я был огорчен этим, но не мог оскорбить его отказом. И ты, правитель Ианты, прости меня сейчас. Мы обязательно встретимся с тобой, на твоей земле или на моей, но не сегодня, — он снова повернул голову к ростеорцам, его голос окреп. — Я обещаю, что не трону вас и ваши дома. Мертвые будут похоронены, разрушенные города отстроены заново. Мои воины заберут свою добычу, но богатства Матакруса неистощимы, и мы восстановим все, что было утрачено. Мне нужна сильная страна и верный народ, и я постараюсь сделать все, чтобы крусы поверили в меня.

Хален засмеялся бы, если б мог.

— Ианте ты тоже пообещаешь отстроить разрушенные города?

— Мы должны посоветоваться, — поспешно сказал Пасесерт Трантиан, глава канцелярии Шурнапала.

— Я жду ответа до полуночи, — сказал Алекос и отошел прежде, чем Хален успел что-либо добавить.

Халена трясло от ярости. Каждое слово этого выскочки, каждый жест были продуманы заранее! Он разыграл эту сцену как по нотам, вселив в сердца крусов одновременно неуверенность и надежду. И ушел он так быстро лишь для того, чтобы не оскорбить Халена еще раз, став свидетелем разговора, что последовал сразу же.

Пасесерт вышел вперед, низко склонился перед царем и поцеловал ему руку.

— Не могу передать, сколь велика наша благодарность тебе, мой господин. После смерти Амарха и Джаваля Хиссанов ты стал нам опорой, и мы никогда не забудем этого. Но царь Алекос прав — решать дальнейшую судьбу Матакруса должны мы. И мы не дадим тебе погибнуть, продолжив бой. Позволь нам обсудить предложение царя Алекоса и принять решение, которое послужит к пользе страны.

Хален пошатнулся. Венгесе, весь перебинтованный, опирающийся на трость, поддержал его. Царь закрыл рукой глаза и долго стоял молча, не в силах взглянуть на этих людей, не в силах вообще смотреть вокруг. Если бы белые стены Рос-Теоры сейчас развалились по камешку, это поразило бы его меньше, чем предательство тех, за кого сражались и погибли тысячи его воинов.

— Он не обманывает своих людей, — сказал кто-то в толпе крусов, — если мы будем с ним, он не обманет и нас.

Варварский вождь выиграл еще одну битву. Хален повернулся и зашагал прочь.

И в третий раз он покидал Матакрус, потерпев поражение. Горечь, царившая в его душе, была безмерна. Он искал, чем прогневал небеса, и не мог понять. Он сделал все, чтобы стать для своей страны лучшим из правителей; все помыслы, всю свою жизнь, каждую минуту ее он отдавал Ианте. И кто сделал больше, чем он, для того чтобы сохранить мир на континенте? Отчего же это мир обрушился в одночасье, грозя погрести его, Халена Фарада, владыку Киары, царя иантийского, под обломками? Слишком быстро, слишком безжалостно пришла беда. Когда он вспоминал все успехи последних лет, ему казалось, что он спит и видит кошмар. Но как проснуться?

Он слишком устал, чтобы ехать верхом, и смотрел сейчас на зеленеющие виноградники из окна кареты. Вспомнил последнее письмо Евгении, в котором она обещала победу… О нет, она не виновата, что ее обещания не сбылись. Коса нашла на камень. Сила олуди Алекоса оказалась превыше ее возможностей. Видно, небо любит его больше… А значит, Ианта падет перед ним так же, как Галафрия, и Шедиз, и Матакрус. Но никогда народ Фарадов не встанет на колени, как встали другие! Да сих пор Алекосу помогала череда счастливых совпадений: шедизцы ненавидели своего царя, крусы своего потеряли. Что ж, пусть увидит людей, которыми правят настоящий воин и его олуди! Быть может, на своей земле она сможет защититься от него?