— Кто был в конюшне ночью?

— Никого не было, господин. Никого!

— Куда же делся конь?

Мальчишки переглянулись, пожали плечами.

— Мы к нему и не заглядывали. Он не такой, как другие лошади, никогда морду не протянет, сахара из рук не возьмет. Дикий совсем, только кусается да все старается разнести денник. Только поздно утром и заметили, что его нету.

— А вчера днем, вечером не терся ли кто чужой около коней?

— Да как же, господин, кто ж чужого пустит? У нас тут строго!

Кафур махнул рукой, отпуская их. Повернулся к товарищам.

— Едем?

— Придется, — ответил Гарли, неохотно отрываясь от жареной утки.

— Как же она его увела? — спросил Нурмали, когда все трое плюс десяток солдат уже сидели в седлах, ожидая, пока запрягут лошадей в повозку.

— Эта колдунья знает разные трюки. Может быть, она просто приказала конюхам отвернуться и все забыть! Про нее чего только не рассказывают, говорят даже, что она умеет летать. В это я не верю. Умела бы, не упала при мне со скалы. Но даже если она летает, конь-то все равно обычный! Так что если поспешим, догоним ее на дороге. Вряд ли она решилась гнать во весь опор — от всех встречных такого коня на скаку не спрячешь.

Они не покидали седел всю ночь, лишь пересаживались на свежих лошадей, которые, благодаря прошлым стараниям Кафура, имелись на всех постоялых дворах. Все трое с возрастающим беспокойством ощущали в себе присутствие посторонней силы, той самой, что столь явственно исходила от олуди, когда он бывал рядом. Алекос не обманул их: он был сейчас с ними. Именно эта сила не давала усталости одолеть их. Она подсказала свернуть с тракта на проселочную дорогу, уводящую на юго-запад. Она — а еще встреча с патрулем, дежурившим на перекрестке: солдаты вспомнили, что не так давно мимо них прошла старуха со старым серым мерином в поводу. «Это она им глаза отвела», — решил Кафур. Когда утреннее солнце вышло из-за облаков, растянувшихся вдоль горизонта, а дорога поднялась на холм, они сверху увидели далеко впереди всадницу на белом коне. Евгения могла обмануть других, но Нурмали, Гарли и Кафур смотрели сейчас глазами Алекоса и видели правду. Нурмали обернулся к своим людям, велел: «Не бояться. Не смотреть ей в глаза. Не лезть вперед, пока я не велю», — и первым устремился с холма вниз.

Она заснула на согретом последними вечерними солнечными лучами пригорке, и ей приснилось, что олуди Алекос пришел и смотрит на нее. Евгения открыла глаза, потянулась, разминая затекшие мышцы. Прислушалась: в лесу было еще по-зимнему тихо, лишь вдалеке кричала птица заунывно и монотонно, как скрипучие качели. Где-то кипела жизнь, начинался новый год с новыми радостями и печалями. Но здесь, в ее горах, прошлое и будущее перестали существовать, и каждый день вот уже полтора года повторял предыдущий. Все застыло, как и она сама, и сейчас она отчетливо осознала, что так больше не может продолжаться.

После памятного визита Кафура, когда погибли многие ее соратники и сама Евгения едва не присоединилась к ним, ей никто не докучал более. Вместе с Ильро и Эврой они похоронили Пеликена, Себарию и всех, кого смогли, уложили их в серую лесную землю и установили камень-памятник над общей могилой. Неподалеку от него и лежала сейчас Евгения, глядя в темнеющее небо и раздумывая о будущем.

Недавно офицеры-шедизцы из дафарского гарнизона зашли на ее территорию охотиться. Что им не охотилось рядом с городом, для чего было ехать в такую даль? Не иначе — хотели посмотреть, не осталось ли мятежников там, где осенью прошли люди Кафура. А их действительно почти не осталось, и офицеры в погоне за оленем застали Евгению одну здесь, на укромном пригорке. Их привлек запах печеного мяса. Она тогда пришла, чтобы принести дары покойным. Почуяв их издалека, позволила подойти вплотную, вступила в бой и убила двоих, а двум другим дала уйти. Как и следовало ожидать, они рассказали об этом всем, кто только хотел слушать. А слушали наверняка иантийцы и шедизцы, простолюдины и военачальники. Теперь следовало ждать новых визитов. Евгения поняла это только после того, как подтащила и бросила тела убитых у камня могилы, чтобы души ее друзей порадовались отмщению. В те минуты она не помнила себя и стремилась лишь к одному — наказать, запугать своих врагов. Позже, когда к ней вернулась способность думать, она пожалела о своей несдержанности.

Большинство ее людей вернулись в Ианту. Это были крестьяне и рабочие, для которых существование без труда, без дома оказалось невыносимо. Они рассчитывали найти работу вдалеке от мест, где жили раньше, и вернуться к своей привычной жизни. Евгения не стала их удерживать. С ней остались несколько воинов и, конечно, верная Эвра.

Евгения вздохнула. Что бы она делала без подруги, которая единственная понимала ее и терпела все: ее молчание, отчаяние, взрывы гнева! Однако сейчас царица жалела Эвру больше, чем та жалела ее. Ее муж погиб под Дафаром. В Киаре остались родители, сестры и братья, шестилетний сын, свой дом. Месяц за месяцем Эвра безропотно тянула свою лямку: готовила, стирала в ледяной воде, чинила одежду, вела с госпожой длинные беседы, — и ни разу не пожаловалась, не спросила, сколько еще это будет продолжаться… Это она нашла Евгению на камнях у круглого озера, лишившуюся сознания и заметенную снегом, волоком оттащила как можно дальше и укрылась в нагромождении скал, пережидая, пока люди Кафура придут и уйдут, не найдя на берегу никаких следов после снегопада. Застрелила козла и поила госпожу его теплой кровью — у озера не было деревьев, не на чем было приготовить пищу. И помогла дойти до лагеря, а потом помогала искать и хоронить убитых…

До сих пор Евгения не могла без дрожи возвращаться мыслями к тому дню. Она плохо помнила, что было после того, как шагнула с обрыва. В ту минуту она была уверена, что падение с высоты ее убьет, и не сомневалась, что перекошенное лицо шедизского военачальника — последнее, что она видит в жизни. Но в моменты между жизнью и смертью разум отступает перед инстинктом, который делает все, чтобы выжить. Тело думало само: приготовилось войти в воду и не сопротивлялось, когда та сомкнулась над ним. Евгения погрузилась так глубоко, что не знала, где верх, а где низ. Рассудок почти отключился, сохранив за собой лишь одну функцию — не допускать паники; руки сами собой затормозили погружение и взметнулись, поднимая ее к поверхности. Как она всплыла, как выбралась на берег, Евгения не знала и по сей день. Воспоминания об этом полностью исчезли. Ледяная вода и метель должны были ее убить. Наверное, духи озера помогли ей, а может, это заслуга скрытых резервов организма. Как бы то ни было, через несколько часов она очнулась от холода в крохотной пещерке и увидела Эвру.

В последний раз прикоснувшись к могильному камню, она сбежала с пригорка, побежала меж деревьев к дому. Домом ей служил все тот же шатер, уже не раз чиненный, не раз переставляемый на новое место. Ильро и остальных мужчин не было — ушли на охоту. Уже совсем стемнело. Эвра у костра варила суп; увидев Евгению, она поднялась, не выпуская из рук ложки с длинной ручкой. По лицу своей госпожи она поняла, что та скажет что-то важное.

— Я решила вернуть Ланселота, — объявила Евгения.

Чего угодно ожидала Эвра, только не такого заявления.

— Вернуть Ланселота? Как? Ты знаешь, где он?

— Он в конюшне дома Гамалирана. Там теперь живет Корсали, помнишь, тот, что был послом Красного дома. Он теперь губернатор Дафара.

— Это правда? — недоверчиво спросила Эвра. — Ты видела это?

— Я видела это во сне, это правда, — отвечала Евгения. На секунду она озадаченно замолчала: только что ей приснилось, что Алекос находится с ней рядом, — может быть, это было на самом деле? — Я пойду в Дафар и приведу Ланселота, — решительно закончила она.

Эвра снова принялась помешивать суп.

— Ты так долго скрывалась, а теперь хочешь сама идти прямо к ним в руки? Каким образом ты сможешь это сделать? Тебя узнают, как только ты доберешься до ближайшей деревни.