Лариса в ответ кивала головой и уже не пыталась возражать.

— Идите работайте фрейлейн… Яринина, — сказал в заключение Штрекер и поднялся, дав понять, что аудиенция окончена. Лариса тоже поднялась и, сказав еле слышно «до свидания», направилась к выходу.

На улице стемнело. Холодный порывистый ветер бросал в лицо пригоршнями дождь со снегом. На выщербленной мостовой тускло блестели огромные лужи. Под ногами хлюпала грязь. Улицы были безлюдны и пустынны. На душе было муторно. Она все время думала об этом странном вызове, но так и не могла полностью уяснить себе, зачем понадобилось Штрекеру вызывать ее, если все, что говорил он, мог сказать ей Канюков, под началом которого она работала. Откуда ей было знать, что Штрекер не хотел говорить ей прямо, чего он хочет, и давать ей задание в лоб. Он толкал ее на то, чтобы она сама начала доносить и постепенно втянулась в это дело. По его мнению, те, кто так начинал, становились более надежными агентами.

Дождь и слякоть настолько надоели, что когда во второй половине декабря за одну ночь подморозило и на землю лег мягкий пушистый снег, все с облегчением вздохнули. Как-никак перемена, хоть в природе. И так жизнь унылая, однообразная, с постоянными заботами и тревогами, да еще и погода слякотная — хоть пропадай.

Получив от начальства свободный день, Аркадий не знал, куда себя деть. После завтрака он часа два еще поспал, почитал в постели какую-то старую скучную книжку без обложки, которая валялась тут, в общежитии охранников, затем вышел во двор и сделал променад до рынка. Не встретив никого из знакомых, он возвратился назад. Сменившиеся с дежурства охранники отдыхали: кто спал, кто резался в карты, а двое тут же в углу, на кровати, допивали бутылку самогонки. Наверное, по дороге с поста разжились где-то. В общежитии комендант не разрешал распивать спиртное, и охранники старались делать это втихаря. Все об этом знали, даже начальство, но делали вид, что не замечают. Когда Аркадий вошел, те двое заторопились и, разлив остаток в стаканы, сунули бутылку под матрац. Подальше от греха. Аркадий все же числился старшим охранником, не принимал участия в пьянках и этим вызывал у некоторых неприязнь. Рядовые охранники к нему присматривались и не очень доверяли. Сам он не придавал этому значения. Чувствовал себя в чужой шкуре весьма неуютно, скверно. Уже не раз пожалел, что не погиб в бою, поддавшись на уговоры Леси и Ларисы, согласился работать на оккупантов. Ему и этим вот бывшим бойцам, что по разным причинам попали сюда и сейчас по-разному думают и ведут себя, как ни странно, поверили. Правда, не сразу, долго мурыжили, проверяли, беседовали — воспитывали, убеждали и запугивали. Поверили, что рядовой, дезертир, хотя, может быть, и не до конца, и поставили охранять железнодорожный мост, водокачку и городские склады. Выдали даже немецкие винтовки старого образца. Но глаз не спускали — это он чувствовал всегда и везде.

У него отделение этих охранников, он их командир. Им выписали спецпропуска, по которым разрешалось ходить ночью, после комендантского часа. Конечно, особенно болтаться не будешь. У них тут везде глаза и уши. Но с караулом, на смену и со смены можно ходить по городу в любое время суток.

Последнее время Аркадий почти не виделся ни с Ларисой, ни с Лесей, ни с Галей. Ночные дежурства. Выходных не положено вовсе. Сегодня первый раз дали выходной.

После обеда он снова пошел куда глаза глядят. Ходил часа два и не заметил, как очутился возле дома Ларисы. Почему-то не хватило смелости зайти. Дважды еще прошел вдоль улицы туда и обратно. Он всегда чувствовал себя при ней неуверенно, стеснялся, хотя считался парнем не робкого десятка. Так случилось, что с детства дружил с Лесей, потом понял, что к ней сердце не лежит, а сказать правду не решался, боялся обидеть. Лариса нравилась давно, но почему-то всегда казалось, что она не принимает его всерьез. В восьмом ей, по всему было видно, нравился Вася Витрук. Потом она уехала в Калинин, а Витрук после десятого ушел в армию. А сейчас? «Кто же думает сейчас о любви, балда?» — сказал себе Аркадий и толкнул калитку.

Они долго сидели, пили чай, делились новостями. Мать ушла к себе, они остались одни, и Аркадию сделалось так хорошо в этой маленькой, теплой, с цветами и вышивками комнатке, рядом с Ларисой, что он на какое-то время совсем забыл, что где-то идет война, в городе — фашисты и он служит у них охранником.

— Скажи, Лариса, только откровенно, тебе нравился Витрук, — неожиданно для себя вырвалось у Аркадия. Лариса удивленно обернулась и сразу как-то посветлела лицом:

— И-и-и, что вспомнил! Когда это было! Кстати, ты с ним переписывался? Девочки рассказывали, что после школы его призвали в армию.

— Да, мы переписывались до самого начала войны. Я уже в полку получил от него письмо. Ну ты, наверное, знаешь, школу он кончил с отличным аттестатом…

— Я хорошо его помню по восьмому «В». Такой всегда серьезный, а глаза грустные и молчун, слова из него не вытянешь. Знаешь, что он ответил мне однажды на вопрос, кем бы он хотел стать? Посмотрел на меня и на полном серьезе: «Я бы хотел одновременно окончить два факультета — физико-математический и филологический и написать книгу по математике в стихах. А иногда хочется стать летчиком и покатать тебя на самолете…»

— Девчонки в классе на него заглядывались. Что они в нем нашли, не понимаю: Отличник, ну и что?

— Не скажи, Аркаша. Говорят, женщинам нравятся удачливые. Не знаю. В мужчине я ценю прежде всего ум и человечность.

— Все понятно, — вздохнул Аркадий. — Значит, нравился чертяка. А служил он на границе, в Карелии. Даже сейчас помню его адрес: станция Элесенвара…

Лариса как-то вдруг сникла и грустно промолвила:

— Около Элесенвары погиб папа…

— Извини, я не знал.

— Ничего. А потом?

— Потом с границы его направили в школу младших командиров, в Ораниенбаум. Это под Ленинградом. Писал о белых ночах. Вот и все, что я о нем знаю. Да, его родители живут в Мацковцах, недалеко отсюда. Навестить бы. — Аркадий вздохнул: — А вообще неловко, у них сын на фронте, а я в тылу, охранник немецкий.

— Не надо, Аркадий, терзать себя. Мы уже говорили об этом… Слушай, ты сказал, что все девчонки были влюблены в Витрука. А Галка не хочет вспоминать о нем почему-то, называет его самовлюбленным мудрецом.

— Ну это она загнула. Заносчивым он никогда не был. Потом, насколько мне помнится, она сама бегала за ним, а ему было до лампочки… Однако мне пора. Они у тебя с какой точностью? — Аркадий кивнул на тикающие ходики.

— Они у нас точные, плюс-минус десять минут…

Вечер был не по-зимнему теплый, пахнущий только что разрезанным арбузом воздух пронизан голубым светом. Недавно выпавший снег манил своей белизной и свежестью. Лариса не утерпела и, зачерпнув комок, бросила его в Аркадия. Но тот не принял игры и даже не обернулся. У калитки сказал:

— Лара, я тебе верю, как себе… Есть у меня задумка. Конечно, не сейчас, потом.

— О чем ты? — Лариса испытывающе посмотрела ему в глаза.

— Уйти в партизаны. Да, да, не удивляйся. Надо искать.

— Потише, пожалуйста, — Лариса приложила палец к губам, — там же улица, за забором могут проходить люди.

Аркадий взял ее за руки и, легонько стиснув, сказал взволнованно:

— Здорово было бы — сколотить группу, взорвать мост и уйти в лес. Не ходить же мне до конца войны в охранниках.

— Ой, Аркаша! — тихо воскликнула Лариса. — Я бы тоже с радостью. Мама уже немного поправилась. Если бы ты только знал, как они все мне осточертели в этой проклятой горуправе.

— Ну что ж, порядок, — засмеялся Аркадий, — желание есть, задержка за малым: найти партизан, установить с ними связь, взорвать мост и унести ноги. Как, попробуем?

Лариса не обратила внимания на его шутку:

— Говорят, все же есть они в Огарьском лесу. Видели их на Ивановских хуторах…

— Ларочка, может быть, попробуешь?