«— ут, — ут, — ут!» — пронеслось по лесу. И больше ни звука.

— Может, повторить? — неуверенно спросил офицер.

— Много чести, — презрительно отрезал Ченцов. — Время пошло!

Все машинально посмотрели на часы. Секундные стрелки неумолимо бежали по кругу. Бежали, казалось, быстрее обычного.

На исходе последней минуты одинокий голос спросил:

— Жизнь гарантируете? Пусть ваш командир скажет!

— Ну вот и результат! — обрадованный, привстал Снегирев.

Сашка едва успел дернуть его за ноги. Содранная пулями с дерева кора осыпала лежавших под ним офицеров. Простреленная фуражка полковника отлетела далеко в сторону.

— Огонь! — яростно крикнул Ченцов. — За мной, в атаку, вперед!

Он поднялся первым, но бойцы тут же обогнали его. Сашка бросил гранату в бурелом, за которым трещали ветки, полоснул туда из автомата. Ченцов и сам стрелял короткими очередями по мечущимся между стволами черным фигуркам бандеровцев. Волна атакующих снова вытеснила их на вырубки. Они кинулись было вдоль железнодорожного полотна, но с насыпи их плотно накрыли пулеметным огнем солдаты, оставшиеся с раненым Костерным. Зажатые со всех сторон, бандиты по одному начали поднимать руки.

Двое солдат, прятавшихся в будке машиниста, были убиты наповал. Первому пуля из пистолета попала в глаз, и все лицо его густо залила кровь. Другому автоматная очередь прошила грудь и горло, и он застыл с раскрытым в предсмертном крике ртом, который едва начал обрастать белокурым пушком.

Перепуганный насмерть машинист лежал, обхватив голову руками, прямо на угле в тендере. Кривой Зосим за ногу втащил его в будку и, тыкая пистолетом под ребра, а еще больше отборным матом заставил встать к реверсу.

— Гони на полную, — истерично орал он ему в ухо.

— Вагоны, — невнятно мямлил побелевшими губами немолодой уже железнодорожник. — Вагоны держуть!

— Втащите Боярчука, а я отцеплю паровоз, — приказал Кудлатый поднявшимся вместе с ним в будку бандеровцам.

— Зачем нам обуза? — воспротивился было Зосим, но быстро примолк под свирепым взглядом Кудлатого.

— Его оглушили, парень очухается!

— А ну, быстро! — заорал Зосим на все еще выжидавших бандеровцев — вылезать на белый свет под пули из укрытия никому не хотелось.

Вслед за Кудлатым двое парней спрыгнули на шпалы, подхватили Боярчука и, цепляя за все выступы его обмякшее тело, стали рывками затаскивать в будку машиниста.

Кудлатый не стал им помогать, полез расцеплять буфера. Их заметили солдаты и начали обстреливать, подбираясь ближе и прячась за колесные пары.

Слабо вскрикнув, съехал по поручням прямо под колеса паровоза один из бандеровцев, тащивший Бориса. Остальные стали отстреливаться. Ноги Боярчука так и остались торчать из будки наружу.

Кудлатый отцепил платформу и крикнул: «Пошел!», но самого его отсекли от начавшего двигаться паровоза. Он кубарем скатился под откос к болоту, хотел низом догнать пыхтящую машину. Бросив автомат, огромными прыжками помчался по хлюпающей ржавой трясине. Нагнал край тендера и, прячась за ним, выскочил снова на щебенку. Уже хватался кончиками пальцев за поручни, когда ощутил, что правая нога проваливается ниже обычного. В следующее мгновение он, кувыркаясь через голову, снова летел под откос. По инерции еще рвался вперед, руками хватался за камни, пытался встать, но опрокинулся навзничь. Ошарил себя глазами. Над правым замызганным сапогом из разорванных шаровар торчала бело-красная кость. А за спиной звенели рельсы под набиравшим пары спасительным паровозом.

Краем глаза он увидел, как по шпалам к нему бежали солдаты. Бесчувственно и бессознательно он достал из внутреннего кармана френча пистолет и приложил к виску. Выстрела уже не слышал.

Подбежавшие солдаты молча и тупо смотрели на остывающий труп бандеровца, и ни у кого из них не было желания прикасаться к нему.

За спинами у них в лесу снова разгорелась перестрелка. Бойцы раздосадованно оглянулись и без особого удовольствия, но споро направились туда.

К двум часам дня операция по ликвидации банды Сидора была закончена. Подполковник Ченцов приказал ротным еще раз прочесать окрестности, хотя знал о втором кольце окружения в этом лесном массиве, и вместе с возбужденным, с радостно сияющими глазами Снегиревым направился к раненому Костерному. Капитан был в сознании, но, видно, страшная боль спаяла его скулы, и он только вопрошал глазами. Ченцов погладил его по лицу и показал оттопыренный большой палец. В знак согласия Костерной, зажмурил глаза. Потом скосил их вдоль эшелона.

— Паровоз? — догадался Ченцов и вымученно улыбнулся. — Куда он денется? Круг замкнулся. По одному их легче переловить. — И, немного подумав, добавил: — Хотя и дольше.

— Б…р…чук? — еле разобрал по губам Василий Васильевич.

— Ищем, — как можно увереннее сказал он. — Ты полежи, не разговаривай. Я потом тебе все расскажу.

Он нагнулся к самому уху капитана и проговорил тихо, чтобы никто из окружающих не слышал:

— Сидора в банде не было, понимаешь, Иван? Он не вернулся в лес после стычки в Глинске. Это первое. И второе запомни накрепко: ты выполнял мои приказы. Мои, понял?

Удивленные глаза Катерного смотрели, не мигая. Василий Васильевич резко выпрямился и, буркнув что-то вроде «До встречи», поворотил прочь.

Уже на третий день после похорон жены Ченцов вынужден был вернуться в свой райотдел. В Главном управлении его только сухо спросили, давно ли он лично знаком с полковником Груздевым. Да еще предупредили: «Вас хорошо отрекомендовал полковник Снегирев. Но это не снимает с вас ответственности за упущения в оперативной работе. Будьте готовы за все ответить сполна».

Сотрудники райотдела старались меньше досаждать делами осунувшемуся, почерневшему с лица подполковнику. Но Ченцов не мог долго оставаться в кабинете наедине с самим собой. Навязчивая мысль о самоубийстве все чаще приходила ему в голову. Длинный холодный ствол ТТ становился желаннее и ближе друзей, значительнее других ценностей. Жизнь, казалось, потеряла для Василия Васильевича всякий смысл. Он и раньше-то не очень задумывался о ее ценности для себя лично, точно и хорошо зная лишь цель своего существования в единственном измерении — общественной необходимости. Эта необходимость диктовала и его поступки, определяла и строй его мыслей. Он никогда не сомневался в правомерности такого положения и, наверное, воспротивился бы, если кто-то попытался убедить его в близорукости. Он честно хотел побороть в себе все сомнения. Но доказывать это другим? Искать оправдания?

И все-таки нестерпимее жгла иная мысль — не сумел, не смог помочь Ульяне. Не поспел даже к смертному часу. Прилетел уже к облаченной в чистые, с чужого плеча одежды. Восковое лицо. Ни слова, ни упрека. Ни слез. Только густой запах формалина и сырых досок неказистого гроба.

Похоронили ее в тот же день. Солдаты комендатуры запихали гроб в закрытый грузовик, деловито накрыли крышкой. Ченцов на корточках примостился в изголовье.

Дальнейшее помнил смутно. Такой душевной пустоты, как в те минуты, он не ощущал никогда.

На кладбище просидел перед свежей могилой до темноты. Очнулся, когда почувствовал за спиной осторожное покашливание.

— По нашенскому-то обычаю…

Ченцов узнал одного из могильщиков и поспешно, и неловко зашарил по карманам.

— Звиняюсь, — криво растянул губы рабочий. — Вот…

Ченцов принял из протянутой руки граненый стакан с водкой, не нашелся, что сказать.

И человек его понял, подсказал:

— Чтоб земля, значит, пухом ей. — И вздохнул, как об родной.

У Ченцова затряслись руки.

— Выпей, — сказал могильщик. — Опасаюсь я, кабы сердцем не зашелся ты. Да…

После Ченцов вспоминал и никак не мог вспомнить лицо того рабочего. То ли темно было, то ли и впрямь он в тот миг ничего перед собой не видел. А жаль, ведь даже спасибо человеку не сказал.