— Садись, до города полторы сотни километров. Хочу к концу дня вернуться.

Договориться с институтом удалось достаточно легко. На Артёма никто не обращал внимания, все переговоры вёл Павел. Оказалось, что он знал одного из преподавателей, так что выйти на декана не составило проблем. Все, что оставалось Кучаеву — отсчитывать купюры одну за другой. Что знакомому Павла, что декану, что самому Коршунову — бесплатно работать никто не нанимался. Важен был результат и Артём его получил — ему выписали пропуск в одно из зданий химического факультета. Конечно, с сопровождающим, никто не собирался разрешать незнакомцу изобретать в рамках института какой-нибудь синтетический наркотик, но Кучаев не заботился о сохранности своей тайны. Даже если его будут снимать на видео, без теоретической базы понять смысл проводимых манипуляций невозможно. А у него они, эти теоретические знания, как раз имелись.

Две недели пролетели как один час. Химия никогда не была любимой наукой Кучаева, но сам факт творения затягивал. Чётко следуя подробной инструкции, Артём варил, смешивал, спрессовывал, растворял, подмешивал и выпаривал без остановки. Сопровождающий заскучал уже на второй день. Он-то решил, что сорящий деньгами глупец наймёт его, чтобы не делать всю черновую работу самому, но тот даже близко не подпускал никого к своим устройствам. Саму же логику происходящего химик не понимал. Вроде что-то получалось, но что конкретно — непонятно. Не наркотики и на том спасибо.

Спустя две недели Артём получил результат: простой пятимиллиметровый шприц, наполовину заполненный люминесцентной жидкостью. Кислотный зелёный цвет не вызывал доверия, а то, как препарат светился во тьме и вовсе пугало, но только это могло помочь его другу. Конечно, ещё можно было понадеяться на энергон, но доступа к нему у Кучаева не имелось.

— Ты точно уверен, что поможет? — в очередной раз спросил Коршунов. — Сам видишь, у Жгулёва последняя стадия.

Алкоголь уже не помогал — Пётр все время стонал от боли. Он уже давно не приходил в сознание и даже не мог дотянуться до родной бутылки, из-за чего Коршунову пришлось перетащить его в соседний дом и нанять сиделку. О том, что больного нужно везти в больницу, и речи не шло — по ухабам он до неё просто не доедет.

— Коли. Хуже мы ему уже не сделаем, — ответил Артём, хотя внутренне очень переживал за друга. Кучаев боялся, что он где-то ошибся и инъекция не поможет. А то и вовсе принесёт умирающему невероятные страдания.

— Как знаешь. Вся ответственность на тебе, — кивнул Павел и всадил содержимое шприца в Петра. Взяв запястье больного, Коршунов начал отслеживать пульс, но ничего особого не происходило. Прошла минута. Вторая. Пятая. Пётр стонал, пребывая в стране кошмаров и не было заметно, что ему становится лучше. Медик отпустил безвольную руку и тяжело вздохнул:

— Сожалею, Роман, но чудес в нашем мире не бывает. Он умирает. Твой препарат не помог.

Кучаев видел это и сам. Почему-то стало тяжело дышать, стены пустого жилища давили. Нанятая сиделка укрыла больного и как-то незаметно вытолкала всех прочь. Не нужно неподготовленному человеку смотреть, как его друг умирает в муках.

— Выпьешь? — Коршунов протянул помятую стальную флягу. — Я помню каждого, кого не смог вытащить. Кому опоздал с помощью. А ведь среди них были ещё мальчишки — девятнадцатилетние пацанята, только оторванные от мамкиной юбки. Тяжело это, смотреть, как человек уходит.

Артём ничего не ответил. Взгляд физика был устремлён вдаль, но в то же время Кучаев ничего не видел. В голове шумело, хотелось орать, рвать и метать, на ком-то выместить всю горечь и боль. Вначале Лиза, затем Пётр. У него забрали всех, кем он дорожил, кого любил. На кого мог надеяться. Сколько они так просидели, трудно сказать. Может час, может два. Солнце коснулось горизонта и начала наползать ночная прохлада, когда из дома вылетела взмыленная сиделка:

— Павел, Роман, идите скорее сюда! Больной, он… Он очнулся! Требует водки…

— Артём, у нас проблема. Причём большая…

Артём… За последние полгода, что физик играл роль Романа, он даже привык к чужому имени. Да и сейчас для всего мира он оставался именно Прокофьевым, не Кучаевым. Но не для Павла Коршунова.

С момента чудесного восстановления Петра прошло двое суток. Павел взял кровь на анализы и однозначно заявил — в теле не осталось даже намёка на страшную болезнь. Сразу после лаборатории Коршунов собирался отправляться к знакомым, чтобы сообщить тем о невероятном событии, но Артёму удалось перехватить медика. Кучаев понимал, к чему может привести информация о том, что где-то в глубинке России произошло «чудо» — к тому, что кто-то из руководителей страны начнёт интересоваться, почему это «чудо» произошло без его вмешательства. Павел долгое время никак не мог понять мотивы Артёма. Ведь в мире ежедневно умирает от этой страшной болезни несколько сотен, а то и тысяч человек и тот, кто изобретёт лекарство, сможет их всех спасти. Стать известным, не говоря уже о том, что сможет неплохо заработать. В общем, Коршунов посоветовал не мешать ему спасать этот прогнивший мир и перед Артёмом встал нелёгкий выбор — либо пояснить свою позицию, либо сделать так, чтобы Павел больше никогда никому ничего не рассказал.

Выбор пал на первый вариант. Прежде, чем принимать какие-либо решения, Артём попросил Павла выслушать его. Тот согласился уделить десять минут, но спустя положенное время даже не вспомнил о отведённом на разговор времени. Кучаев говорил больше часа, описывая свои злоключения в тюрьме. Для того, чтобы подкрепить свои слова чем-то весомы, Артём вывел из глаза проекцию рецепта, что он приготовил для Петра. Именно это склонило чашу весов в нужную сторону — когда наступила тишина, Павел думал о чём угодно, только не о том, что следует рассказывать всему миру о новом «чуде».

— Что за проблема?

— Он подсел. Причём не физически — это прочищается. Он психологически зависим от выпивки. Это лечится только в стационаре, сами мы не справимся. Давай отправим его в диспансер?

Все два дня с момента возвращения с того света, Жгулёв занимался тем, что ел и пил. Пётр умудрялся напиваться даже тогда, когда кругом не оставалось ни единой бутылки. Оказалось, что у него имелись схроны едва ли не по всей деревне! Когда же пьяницу связали, чтобы тот проспался и очухался, он устроил такую дикую истерику, что едва не прорезал себе верёвками руки. Пришлось развязывать и запирать в отдельной комнате.

— Ты же сам знаешь, что там у него возьмут анализы. Вот врачи удивятся отсутствию меланомы. Угробить нас хочешь?

— А выбор есть? Связать его не получится — он себе руки порвёт, лишь бы добраться до водки. Мы, конечно, можем стоять с палкой и каждый раз бить его, едва потянется к бутылке, чтобы выработать рефлекс, но пользы от этого не будет. Едва отвлечёмся, он сразу сорвётся. Либо диспансер, либо он цирроз себе заработает. У тебя на этот счёт что-нибудь есть?

— Может, поговорить с ним можно? Или просто закрыть в подвале?

— Не будь ребёнком. Говорить бесполезно — он нас даже не услышит. А запирать… Ты представляешь, что такое запой длинной в полгода? Повторюсь — он не физически, он психологически подсел. Если его и запирать, то на три-четыре месяца, не меньше. Да и то потом нужно будет постоянно присматривать, чтобы он нигде бутылку не нашёл. Нужно чтобы у него внутри выработалась ненависть к спиртному. Только так, никак иначе. В диспансере умеют с этим работать, мы — нет. А без внешнего контроля он человеком вновь стать не сможет. Прими это как факт.

Разумом Кучаев понимал — врач прав. Трижды, будь он проклят, прав — вывести из такого запоя непростая задача. Но сдавать друга в лапы медиков нельзя — в карточке пациента чётко указано, что тот болен меланомой. И тогда пойдут слухи, даже если закрыть Петра в какой-нибудь платной клинике, гарантирующей полную анонимность. Артём знал — анонимность существует для основной серой массы, но никак не для сильных мира сего. Нет, допустить этого нельзя. Просто нужен внешний контроль за Жгулёвым. Некое недремлющее око, способное контролировать каждый шаг Петра и … Стоп! Око?! Ну конечно!