Abend / Вечер Деревья растут и люди растут. Их, вырастающих, я вижу сквозь ветер слов. А между тем серебристо-зелёной каймой Обрамляет вечер ваши лица, мои любимые друзья. Вы, извлечённые из недр своих, придержите свой испуг, Уже предвосхищено падение ваше в темноту. Пусть народы извечно мелочатся, взвешивая пустяки: Вам не должно знать, о чём сокрушались мы прежде. Abendmahlzeit unter Bäumen / Вечерняя трапеза под деревьями Вечность темноты чувствуют все деревья, Ощупывают неустанно и вздрагивают всечасно. Китайское чайное дерево, погребённое ароматом, Рядом дремлет в расписной коробочке, И призрак его душистый пробуждается в нашем духе. Чайный куст Китая, виноградная лоза Франции, Оливковое дерево Сирии – все они, близкие и великие, Пребывают в ожидании, чтобы нас осенить тенью своей густой. Мы чуем, мы слышим во время вечерней трапезы: Висячие сады земли навевают нам предчувствие. Смотри, мы, переполненные им, трепетно несём его в себе. Veranda am See / Веранда у озера Любой из вечеров не умирает во мне давно: Обламываются виноградные усики то и дело, Будто пальцы твои тонкие, нервные, Юной женщины с красным диким вином. Неизменно осенним запахом тебя овевает. Твой взгляд блуждает вдалеке, Что-то ищет в силуэте березовой рощи… Ты резко, судорожно сжимаешь шаль. Душисто пахнет порой остывшим чаем твоим, Когда прихлёбываешь из маленькой чашки. Давно задремали улицы, уснули проулки В волшебном свете фонарей и озёрных бликов. Ныне эта винная веранда стала мертва! Болезненные виноградные усики Всё ещё ждут болезненной нервной руки Той женщины с красным диким вином. Mondwolken / Луна в облаках Обезумел, ворвался размашистый ветер страха: Закачалась кровать, закачалась обитель. Доводы разума посыпались прахом. Стикс без вздохов и охов взрыдал в Аиде. Влажный образ творения изгнан из плоти. Только чёрная тяжесть, Порывы ветра в ночи Да полосы пены останутся в лунном небе. Призраки в полях опрокинуты большими комьями, Они, как кровь, податливы, И светлы, как медовые соты — Ни одной головы белых клубней. Виденья прорастают уже болью, преображаются нежно; Зелёным страданием, Золотым млеком Плещутся через край высокий. Сердце моё – вблизи плачет ручей – сердце, как легко тебя сорвать, Отныне наполняю тебя: Ты прекрасно, как литавры, Что бьют и бьют, чтобы преодолеть рыдание мостов. Sehnsüchtiger Horizont / Горизонт тоскливости От края земли строем походным Идут чернокрылые мельницы. За холмом на самом краю земли Чья-то рука легла на колокольный канат. Деревянный ангел парит, Взлетев над вратами церкви. Золото покрова облупилось И на головы подсолнухов пало. Небеса опустились так низко: Полевые мыши изгрызли Их голубую краску – вот там-то Смело летайте над краем земли. Meerufer / Берег моря Жизнь моя стоит на высоких котурнах, Перед вами не станет она прогибаться в отчаянии. Вот оно, свободолюбивое море, и в бухте Все вместе сошлись в глухом молчании. И всё же вырвалось слово, и помчалось: «Я не смею повелевать, могу только очаровывать Ничто так не властно над нами, как чары». И ринулся я в шумящий словесный поток. Kleinstadtsonntag / Воскресный день маленького городка Всё, что случается в гарнизоне, подхвачено его флейтой. Здесь на улице этот мужчина хватает взглядом всё, что ни попадется ему на глаза. Гравий кругом. Ослепляют осколки румянцем солнечных бликов. Он стоит безмолвно здесь. А потом рекламным листком из Гёте шуршит. Спустя пять минут нога его как бы делает шаг. Стоят жилища предместья, залитые светом словно сливками, С торчащими флюгерами, как будто запечёнными в тесте, С цветастым бельём на размалёванных террасах и балконах. В воскресный день чрево мужчины разбухает, как у гусака, Наверное, уж минут десять. Вдалеке слышит он звуки органчика, что роятся вдоль улицы. Ещё дальше бежит его набыченный тоскующий безотрадный взгляд. А вот ещё: смешались приятные для слуха звуки, И стоит он там – покой на сердце, тишина в кишечнике, — Уже целых полчаса. Он стоит, словно высеченный из красного мрамора: Красное – это буквально манжеты с воротничком. Размер воротника – тянет на пятьдесят; и можно сказать, Что он едва ли впадёт в отчаяние от нужды, Ведь он памятник! Gedächtnisbaum für einen alten Dichter / Древо памяти для древнего поэта Большое древо окружено любовью, Шелестящими волнами Шаттензее. Тобой овладела печаль, и ты лёг ничком В чёрную глубь озера Шаттензее. Из озера выпило древо горе твоё И от земли поднялось, И долгие годы с ними взрастало, И к солнцу оно поднялось. В кроне дерева небо прижилось На многие сотни лет. Горем твоим человечьим его одарили На многие сотни лет. Кто ныне под тенью древа проходит, Тому шумит оно страданием твоим, И луне, что проходит мимо тебя, Продолжает шуметь страданием твоим. |
