У входа в парк на меня накатывает острое волнение. Приходится даже притормозить, чтобы хоть как-то успокоиться и постараться взять себя в руки. Благо, до назначенного времени остается еще целых двадцать минут.

Как следует продышавшись морозным воздухом, продолжаю путь. Медленно бреду по дорожке и беспрестанно думаю о тетради, покоившейся на дне рюкзака.

Господи, сколько различных эмоций я испытала при ее прочтении! Целый спектр! От шока до всепоглощающего стыда. До сих пор щеки пылают…

Умереть можно. Этот его дневник — самое настоящее минное поле. Очень страшно было перелистывать страницу за страницей, но вместе с тем, жгучее любопытство, которое меня одолевало, просто не давало шанса остановиться. Я безумно хотела знать все. Все, что он чувствовал, о чем думал. Ведь пробраться к нему в голову мечтала еще тогда, в свои семнадцать. В особенности, когда вообще не понимала его поведение и поступки.

«Возьми. Ключи и…»

Мы стояли у его машины, оставленной на парковке общежития.

«Что это?» — поинтересовалась, глядя на старую, толстую тетрадку.

«Хреновы мемуары».

«То есть?» — нахмурилась, не сообразив, о чем идет речь.

Ян закатил глаза и отвел в сторону взгляд.

«Просто прочти, Арсеньева. Может, перестанешь наконец думать про тот чертов спор».

Замерла в недоумении, но больше так и не рискнула что-то уточнять.

«Ее никто кроме меня в руках не держал. Чтобы ты понимала…» — произнес перед тем, как сесть в машину.

Я все поняла немного позже, когда поднялась к себе в комнату и открыла первую страницу. Да так в ступоре и замерла. Оказалась совершенно не готовой к тому, что увижу. Видимо потому, трусливо испугавшись, тут же закрыла тетрадь и спрятала.

«Ее никто кроме меня в руках не держал. Чтобы ты понимала…»

Сейчас, после разговора с его лечащим врачом, мне многое стало видеться в ином свете и, наверное, впервые за те три года, что мы знакомы, я в полной мере ощущаю ясность и полноту картины.

«Связаться с психом — такое себе… Давай называть вещи своими именами. Ян — душевнобольной. Даш, оно тебе надо?» — как нарочно вспоминаются слова Инги.

Будто бы без них на груди у меня не лежит бетонная плита.

Еще и Матвеев в соцсетях донимает. Пришлось утром заблокировать, потому что после долгого молчания его словно прорвало.

«Ты с НИМ? Серьезно? После всего того, что он сделал?»

«Я не понимаю тебя, Дарин. Есть хоть капля уважения к себе? Он же опозорил тебя, твою семью».

«Может, он давит на тебя? Запугивает? Ты только скажи».

«Я отказываюсь верить в то, что ты его простила. Такие вещи нельзя прощать. Такие вещи не прощают».

«Не будь дурой! Он обязательно сделает это снова. Предаст. Растопчет. Унизит. Сломает тебя!»

«Чего тебе со мной не хватало? Скажи, чего… Я ведь тебя любил. Люблю до сих пор, Даш. Все ведь нормально было, пока он не появился на горизонте».

«Вернись ко мне. Забудь ту дурацкую поездку к моим».

«Со мной у тебя есть будущее. Нормальное будущее, Даш. А с ним что?»

Пронзительный детский визг выдергивает меня из размышлений. Маленькая девчушка в розовом пуховике громко плачет, звездой распластавшись на льду. Поскользнулась, видимо.

— Хватит, Вероника! Вставай! — строго обращается к ней предполагаемая мать.

— Ты чтооо не видишь? Бо-бо! — глотая слезы, упирается ребенок.

— Давай-давай, поднимайся! — торопит ее женщина, проходя мимо.

— Маааа! — кричит вслед девчушка.

— Упала — вставай. Больно, знаю, но не смертельно ведь? — оборачиваясь, спрашивает она.

— Нет вроде… — замявшись, отвечает Вероника, тем самым вызывая улыбку на лице матери.

Их голоса остаются позади. Я прохожу еще метров двести и бросаю взгляд на мостик, перекинутый через пруд.

Поднимаюсь наверх, останавливаюсь посередине. Поправляю съехавшую шапку, проверяю время и, спрятав руки в карманы, настраиваюсь ждать.

Мало ли, почему опаздывает? Может, пробки. Может, что-то еще…

От нечего делать принимаюсь разглядывать хорошо знакомую парковую зону.

Все здесь как прежде. Тянущиеся вдоль замерзших прудов аллеи высоких деревьев. Стройные ряды фонарей, соединенных яркими, цветными гирляндами. Спящие железные аттракционы, припорошенные снегом. Деревянный домик-кофейня, в котором можно приобрести горячие напитки. Скрипучие детские качели чуть поодаль.

Именно к ним я направляюсь час спустя.

Не пришел. Не позвонил.

И я отчего-то не решаюсь.

Но упорно жду, не обращая внимания на кусачий мороз, от которого трясусь подобно цуцику.

Где он?

Почему не приехал?

Что это значит?

В груди разгорается обида. Печет. Колет. Стискивает, скручивая легкие.

Потихоньку раскачиваясь, поднимаю взгляд к черному небу, завешенному дымкой серого тумана, и долго наблюдаю за тем, как падает снег.

Крупные снежинки, летя, кружатся в замысловатом хороводе. Дружно укрывают белым покрывалом голые деревья. Опускаются на землю, оседают на моих волосах, куртке и выставленной вперед ладони. Скоропостижно тают. Вместе с глупыми надеждами.

Я ведь настырно жду его. Жду и жду… Вот только в глубине души вдруг четко осознаю, что уже не придет. Не зря, видимо, царапнуло сомнение там, на мосту.

Девять пятнадцать. Девять тридцать. Девять сорок пять.

Теперь я начинаю злиться.

Ругал меня за то, что я одна хожу в позднее время, а сейчас, получается, даже не переживает на эту тему?

Что вообще происходит, Ян?

Достаю телефон и звоню ему. Вот только мне никто не спешит отвечать. Раз пять, наверное, набираю. И пока слушаю длинные, монотонные гудки, пульс за считанные секунды достигает своего максимума. Сердце гулко и надсадно стучит о ребра. Разгоняет по телу невесть откуда обрушившееся волнение, наполняя им каждую клеточку моего организма.

Звоню Абрамову-старшему, но и он оказывается вне зоны доступа.

— Даша? — до меня доносится голос Романа.

— Привет.

— У тебя все в порядке? — спрашивает обеспокоенно, явно ощутив волну исходящей от меня паники.

— В порядке.

— Звучит не так чтобы уверенно, — выражает сомнение.

— Как там у вас дела в больнице? — интересуюсь тихо.

— Тут такое творится… Опять консилиум собирали, потом долго готовились к операции. Она длилась несколько часов. Какие-то осложнения возникли, но по итогу, все прошло успешно, — принимается рассказывать сбивчиво. — Этот старый чувак из НИИ дает хороший прогноз, и, знаешь что, я ему верю несмотря на то, что остальные врачи настроены не так позитивно. Чудик будет жить! Будет жить, Дашкет! — радостно кричит он. — Это самое главное, правда? С остальным как-нибудь разберемся.

— Да, — глотая слезы, выдыхаю судорожно.

Не передать, как я счастлива слышать такие новости о Савелии! Слава Богу. Пусть все будет хорошо.

— Ром… Ян с тобой? — предполагаю внезапно.

— Не-а, не могу до него дозвониться, — отвечает он с досадой.

Не нравится мне это, от слова совсем. Как-то нехорошо и очень тревожно на душе становится. Если мои входящие Абрамов вполне мог бы проигнорировать, то звонок от Беркутова, учитывая обстоятельства, вряд ли. Или я чего-то не знаю?

— Скажи, там в больнице, вы…

— Морды друг другу не били. Мы че дикие? — издает смешок. — Так, поговорили внизу… На повышенных, — признается неохотно.

— Ясно.

— Ты если увидишь Кучерявого, скажи, чтобы срочно перезвонил мне.

— Хорошо, — обещаю, поднимаясь с качелей.

— Это, Дашкет, мне к матери надо. Ей стало плохо, опять пришлось колоть седативные. Пойду, посмотрю, что там и как. Лады?

— Конечно, Ром.

— На связи, если что, — напоследок бросает парень, после чего отключается.