— Пьяный или обдолбаный? — уточняет, сощурив один глаз.

— К счастью, такую тягу к саморазрушению я не испытываю. Это больше по твоей части.

— Я спрашиваю, почему так долго?! — осматривается и прислушивается.

— Уснуть не могу, что ли?

Оттесняет меня с прохода. Направляется в комнату, и мне приходится пойти за ним следом.

— Обувь снимают при входе, — недовольно бросаю ему в спину.

— Возьмешь тряпку в руки и протрешь.

— А может, лучше ты?

Посылает мне предупреждающий взгляд.

— Сядь, разговор есть.

Принципиально как стоял у стены, так и стою.

— Что со светом? — подходит к окну, выглядывает на соседние многоэтажки.

— В электросеть позвони, узнай.

— Почему домой не явился?

— У меня были дела.

— Дела… — убирает руки в карманы брюк.

— Да.

— Мать ждала тебя вчера, — укор в его голосе — просто нелепость.

— Ничего. Она в этом плане закаленная по твоей милости. Переживет.

— Тяжело оторвать задницу от дивана? — игнорирует мою реплику.

— Нет. Просто отсутствует желание наблюдать ваше лицемерие в квадрате.

— Речь фильтруй свою.

Заводится, и это прямо бальзам на душу.

— В следующую субботу состоится важный для меня ужин. Приглашены серьезные люди. Кстати, Чебринский с юрфака МГУ тоже будет.

— Вертел я и твой ужин, и твой юрфак.

— Ах ты, щенок паршивый!

Пересекает комнату в два шага и хватает меня за футболку.

Ему только повод дай.

— Допрыгаешься, Ян! В колонию упеку! Помяни мое слово! Ты на волоске! — брюзжит слюной.

— Такое грязное пятно на твоей репутации! — прищелкиваю языком. — Один из лучших адвокатов столицы, а собственного сына отмазать не смог. Грош цена тебе как профессионалу.

— Устал отмазывать уже! — орет мне в лицо. — Ты по уши в дерьме! Вывез человека в лес, запугал до смерти, закрыл его в подвале. Вообще рехнулся?

— Воспитательные меры. Этот урод избивал и Пашку, и его мать. Что оставалось делать?

— Ты дебил совсем? Для этого есть отделение полиции, — дергает за ткань футболки на себя.

— Участковый никак не реагировал на заявления его матери, — спокойно поясняю я.

— А тебе больше всех надо?

Его истерики меня угнетают…

— Полудурок! Заварил очередную кашу, а мне расхлебывать!

— Тебе не привыкать.

— Ты все границы дозволенного переходишь, Ян!

— Для меня их нет. Руки убери свои. Мне уже давно не десять. Могу и ответить, — с ненавистью смотрю на него.

— Ты удумал угрожать мне, сопляк? — смеется и неверяще качает головой. — Надо ж было вырастить такую неблагодарную мразь!

— Это все твои дерьмовые гены. Дед о тебе слово в слово говорил также.

— Закрой свой рот!

Переборов себя, отходит. Матерится под нос, а я удовлетворенно усмехаюсь.

— Еще раз повторяю, в субботу как штык, понял?

— А если нет? У меня голубой огонек в школе, — вскидываю бровь.

— Если нет, — склоняется ко мне ближе и вкрадчиво произносит, — можешь сбривать эти свои кучерявые патлы и готовиться к отъезду в места не столь отдаленные.

— Непременно…

— Хоть бы постригся, ей богу, ходишь, как не пойми кто!

— Зависть — дрянное чувство, бать.

Его-то патлы давно редеть начали… Лет пять как носит короткую стрижку.

Вздыхает и машет на меня рукой.

— Мать набери.

Прется куда-то. В ванную, что ли…

Жду его в коридоре. Очень хочется, чтобы он поскорее ушел. Терпеть не могу эти его инквизиторские визиты.

Шум воды. Какой-то грохот. Мат.

Выходит. Поправляет костюм.

— Что ты там забыл?

— Отлить в доме отца не могу, что ли? — передразнивает мою манеру речи.

— Лучше бы на могилу к нему сходил, — замечаю сухо.

— А поможет? Толку, что ты у могилы сестры сидишь? — ядовито парирует он. — Легче становится?

Сглатываю. И в глотке будто осколки. Он, как и я, знает, куда надо бить, так чтоб наверняка…

— То-то же, Абрамов-младший. Молчи…

— Убирайся, — болезненно морщусь.

— Шмотье чье развешено в ванной? Очередную шваль сюда притащил?

— Заткнись.

— Я вышвырну ее отсюда. Еще и в обезьянник посажу на ночь. Вечно собираете тут с Ромой всякую шушеру.

— Не надо в обезьянник. Я… сама уйду.

Голос Арсеньевой звучит тихо, но твердо.

Оборачиваюсь. Стоит у стены. Смотрит на нас испуганно.

— А вот, собственно, и наша малолетняя подстилка материализовалась! — торжественно произносит отец.

— Не разговаривай с ней так! — резко толкаю его в грудь. — Подстилка — твоя секретарша!

— Ян, не надо, пожалуйста, Ян… — отчаянно просит Даша, подбегая ко мне.

— На родного отца бросаешься? Из-за куска шаболды? — он дергает ее за рукав.

Скалится.

Забавляется.

Происходящее явно его веселит.

А я больше ничего не слышу и не вижу.

Только слепящая ярость перед глазами…

Отец Яна уже минут как десять назад покинул квартиру, но меня до сих пор откровенно трясет. Да и отдельные фразы неприятного диалога, свидетелем которого я стала, все еще стучат набатом в ушах. Невольно подталкивая к размышлениям о том, что в семье Абрамовых происходит нечто ужасное.

Честно, я пребываю в состояния полнейшего шока, ведь никогда не видела вот таких отношений между родителем и ребенком. Столько грязи, колких, ядовитых фраз и взаимных оскорблений… Тяжело поверить в то, что речь идет об отце и сыне. Ума не приложу, как они дошли до такого…

— Зачем ты вышла? Просил ведь не высовываться! — высказывает, демонстрируя свое недовольство.

— Он бы все равно меня обнаружил.

— Сказано было сидеть там. Что не ясно? — напряженно сжимает челюсти.

— Давай-ка приложим это, — нахмурившись, предлагаю я.

— Не надо, — отказывается, отворачиваясь.

— Надо. Отек уйдет и болеть меньше будет.

— Мне не больно.

Игнорирую его слова и прикладываю к припухшей скуле пачку сливочного масла, обернутую в вафельное полотенце.

— Почему ты вечно делаешь по-своему, Даша? — произносит раздраженно.

Я опускаю глаза. Мне нечего на это ответить… Наверное, конкретно в этой ситуации хотелось посмотреть в глаза человеку, столь ненавидящего собственного сына. Плюс перспектива отправиться в обезьянник совсем не прельщала. Мои родители такого поворота уж точно не оценили бы.

— Это ведь… случилось не впервые, да? — рискую спросить, хоть и понимаю, что вопрос слишком личный.

Ян невесело усмехается. Исходя из чего делаю неутешительный вывод: не впервые.

— И все-таки уйти нужно было мне.

— Нет.

Вздыхаю, вспоминая их потасовку. Отец ударил его первым и потребовал, чтобы тот «немедленно вышвырнул меня вон». Ян не поднял руку в ответ… но довольно грубо выставил из квартиры родителя, а не меня.

Наблюдать за этим было по-настоящему страшно. До сих пор произошедшее не укладывается в голове.

— Я не понимаю, как же так?! — восклицаю растерянно. — Вы ведь друг для друга — самые родные люди.

— И родные в одночасье могут стать чужими, — равнодушно пожимает плечом.

— Мне показалось, что он тебя ненавидит, — признаюсь я честно.

— Не показалось. Но это взаимно, так что мне глубоко плевать, — ухмыляется, убирая мою руку от лица.

— Разве горе не сближает? — шепчу тихо.

— Как видишь, не всегда.

— Сложилось впечатление, будто он винит тебя в случившемся. Что тогда произошло, Ян? Почему он так относится к тебе?

— Ты задаешь слишком много вопросов. Тебя не должны волновать проблемы моей семьи, — отзывается холодно, метнув в меня острый взгляд.

Сперва открываю рот, но затем, передумав, закрываю. Понимаю, что он просто не хочет говорить на эту тему, потому и грубит, но все равно становится неприятно. Неужели так сложно быть со мной более открытым? Хотя бы на чуть-чуть…

— Не вздумай болтать об этом в школе, поняла?