Теперь повернулся назад, к музыканту, оставив толпу обсуждать услышанное.

— Скажи, морда твоя наглая. Вот сегодня ты купил себе людей в труппу. Как ты поступил с ними? Накормил, обогрел? Наверное. Учишь музыке? Без сомнения. Но скажи, что будет завтра? Сможет ли завтра хоть кто-то из них прикрыть тебе спину, если от этого не будет зависеть его жизнь? Сможет ли хоть кто-то проявлять творческую часть своей натуры, а я, напомню, послал тебя именно для этого?

Сильвестр стоял, хлопал глазами, дрожал зубами и был не способен более адекватно отвечать.

— Так нет же! — взревел я, но уже тише — основное выплеснулось. — Для твоих артистов музыка это всего лишь замена косы и серпа на лиру и гитару. И всё. Плевали они и на музыку, и на выступление, и на моральный рост. Потому, что им не надо этого. Их задача — ублажение хозяина. Тебя, морда рабовладельческая!

— Так где, блядь, ты видишь исполнение моего поручения? — Жах! Жах! И ещё жах! Огнешары, слева и справа от оболтуса. — Я сказал развивать музыку, продвигать таланты, а вместо этого… Ты делаешь то же, что все наши благородные, чтоб им икнулось и пёрнулось! Ты подсел на иллюзию могущества! Пусть их всего трое-четверо, немного, но они в твоей власти! Ты для них больше чем король, больше чем бог. Бог и король далеко, а ты здесь, и ты можешь с ними что угодно делать, и тебе за это ничего не будет. Власть, Сильвестр, да? — ярился я, ибо снова повело. — Дешёвое ощущение превосходства над более слабым? Которуое ты незамедлительно использовал, чтоб почесать эго? Ну не гнида ли ты после этого? И всё, особо отмечаю, не на свои, заработанные на личном творчестве! Не за деньги, полученные в кабаках за сочинённые собою песни! А на мои, данные тебе для прогрессорства солиды!

— Ж-ж-жах! Особо крупный шар, кинутый со злостью. Толпа сзади ахнула, а вода перед Сильвестром, куда я специально целил, поближе к берегу, вскипела, поднимая клубы пара.

— Я-а-а-а… Я освобожу их! Прямо сейчас освобожу, ваше сиятельство! Честное слово! Бог свидетель! — Он затрясся и закрестился. — Честно-честно освобожу! Но ведь, ваше сиятельство… Если они свободны… Да кто ж из них со мной останется-то? Они ж, получив грамоту, разбегутся!

— А вот это и есть показатель твоей силы, амиго, — усмехнулся я. — Если ты сильный — ты сможешь. Увлечёшь и поведёшь за собой. Не из под палки, не заставляя работать, а добившись огня в глазах. Чтобы им самим хотелось за тобой в огонь, — снова огнешар, но «спокойный», маленький, — воду и медные трубы. Вместе покорить этот грёбанный мир! Вместе стать сильнее, и никаких глупых иллюзий. Вот так надо, Сильвестр! Только после этого ты научишься уважать себя и на самом деле почувствуешь себя героем и мужчиной. А пока ты — тряпка! Ты талантливый, но ты не заслужил быть ни лидером, ни просто уважаемым человеком.

— У меня всё, можешь вылезать, — миролюбиво фыркнул я, отходя от воды на несколько шагов и закрывая представление. Может не Киркоров, но и Басков для Гадюкино — выше крыши. — Твой косяк — ты и разгребай. Завтра к утру чтобы вся твоя труппа получила вольные. Останется кто с тобой — хорошо. Нет — твои сложности. И да, дашь им перед уходом тот музыкальный инструмент, какой потребуют, и денег на первое время. И я тебе их компенсировать не буду — сам крутись и работай над ошибками. Есть вопросы?

Робкое покачивание головы.

— Нет? Ну и здорово. — Повернулся ко всем. — А теперь пошлите все в таверну, сеньоры! Вино и пиво сами себя не выпьют!

— Рикардо, расскажи нам… Про это всё, — улыбнувшись, попросила Катрин, когда мы сели. «Мы» это целая компания: собственно я и она, причём её, как галантный кавалер, я вёл под ручку, присосавшийся как клещ Аларих, и я не нашёл аргументов ему отказать, Никодим, которому должен, ибо сам обещал «всё-всё рассказать», и именно его по случайности сбило в дверях это тщедушное неоткормленное творческое тело. Ну, и куда ж без Хавьера Томбо, главного вольного инвестора региона! Тоже присутствовал в толпе, и при всех прочих его единственного был рад видеть.

— Что именно? — задумчиво потянул я, соображая, что при таком сочетании слушателей говорить можно, а чего не стоит.

— Про крепостных. Ты говоришь, переполнится чаша господня… Как это… Может быть? — пристально сощурилась она, пронзая глазами насквозь.

Я повернул голову к Алариху… И понял, что он в теме о моём попаданчестве. Что может и правильно — чиновник такого уровня, да ещё напрямую имеющий дело со мной, должен знать подводные камни насчёт опекаемого. Сколько всего легатов, то есть спецпредставителей, у короля? Три? Четыре? На всю страну. А значит и доступ к секретке хотя бы у некоторых, кому в работе пригодится, должен быть.

— Сурово, — покачал я головой, прогоняя перед взором всякие жакерии, Уотов Тайлеров и прочие французские революции. — Это может быть очень сурово. И невероятно кроваво.

Легат вздохнул, покачал головой, словно отгоняя наваждение:

— Рикардо, насколько я могу судить по истории нашего королевства, да и соседей, любые восстания черни ВСЕГДА заканчиваются тем, что их топят в крови. Без исключений. Вначале, пока рыцари разрознены, кто-то гибнет. А потом…

То есть это реально умный мужик, не просто способный к глубокому анализу процессов, но и делающий этот анализ в повседневной жизни? Он поднялся в моих глазах!

— Аларих, есть восстание, — ухмыльнулся на это я. Бунт. — А есть такое слово, РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИ-Я! Сечёшь?

Непонимание на лицах.

— Вы можете сто раз победить, уничтожив восставших под корень. Но этим только приблизите своё окончательное поражение. Ибо только усугубите задницу, в которой находитесь — за их смертью произойдёт ваше собственное разорение, и через время вы перестанете быть рыцарями, ибо не на что. Побеждают не люди, поймите. Побеждает система. Не важно, кто солдат, кто полководец, кто король: если система пошла в разнос, завтра вы все станете нищими, не способными более к тому, что было вчера, и вас уничтожит любое жизненное обстоятельство — от воинственного соседа до нового восстания или набега нелюди. Если в рамках системы решение принято неправильное — вам всем скирда, и плевать что здесь и сейчас вас много, и вы все стоите такие красивые в дорогущих латах. Завтра вместо вас принимать решения будут другие, вот что главное. Есть глобальные исторические процессы, и ни один человек не может этого преодолеть.

— Ты говоришь в то, во что трудно поверить, Рикардо, — а это усмехнулся Томбо. — Мои глаза, а я много путешествую и много где бываю, видят сияющие города, крепкие замки, твёрдую власть. А ты страшишь всеобщим разносом прямо завтра. Мы ведь жили так столетиями, и ничего, справлялись. С чего вдруг завтра всё это разлетится в Тартар?

— Знаешь, Хавьер, к концу третьего века казалось, что Империя сильна и могуча, — усмехнулся я. — Варвары всё ещё огребали, вторгаясь на её территорию. Главным врагом имперцев были другие имперцы, и гражданские войны казались куда более важными, чем внешний враг. Ещё сияли огромные каменные города с акведуками, термами, гимнасиумами и библиотеками, с централизованным водопроводом и канализацией. Но вот уже полстолетия не было твёрдой власти, и на трон садился любой удачливый проходимец. Это было следствие кризиса, а не причина, но люди не видели причины и по привычке тушили пожар, заливая вёдрами с оливковым маслом, а не изолируя горящее дерево от остального. И когда настал час икс, всё это рухнуло на памяти одного единственного поколения. Вся эта сверкающая и сияющая блеском позолота оказалась налётом ржавчины и мха.

— Мы все, сеньоры, движемся к подобному трындецу, — подался я вперёд, чувствуя, как в груди загорается непонятный огонь. Ибо впервые в этом мире я пытался сформулировать корень проблемы, которую буду пытаться купировать и избежать. Я должен разложить её на причины хотя бы для себя, для собственного понимания, чтобы не идти по инерции. — Главный показатель кризиса — с каждым годом всё более и более массовый голод крестьян. Вы не обращаете на это внимания, это же не люди, пыль, но именно эта пыль, горбатя спину, делает вас — вами. Что, разве не так? — Оглядел их лица. — Убери их, и вы пшик, пустота! Вы даже осознать это боитесь, что тем более усугубляет кризис.