– Господин!

Скилленгар догнал его. Риордан ухватил скорняка за ворот и рывком затащил за угол дома.

– Кто-нибудь видел, как ты уходил?

– М-м-м, не знаю. Скорее всего нет.

– Если вдруг спросят, придумай причину отлучки со двора. О нашей встрече никому ни слова. Понял?

Скилленгар испуганно оглянулся и кивнул. Его фигура по-прежнему отличалась неестественной худобой, но теперь на лице появился румянец, а кожа перестала напоминать пергамент.

– Ты принимаешь лекарства? – Спросил Риордан.

– Только укрепляющие настои. Понемногу набираю вес, – смущенно ответил бывший каторжанин.

– Живешь здесь? В доме принца?

– Месяц назад снял каморку в квартале Лудильщиков. Жалование позволяет. Сами понимаете, господин, сюда не приведешь женщину. Остальные потом будут ржать, как кони.

– Понятно. Адрес? Когда бываешь дома?

– Скользкий переулок, четыре. Да каждый вечер я там, если не иду прошвырнуться с подружкой.

– Хорошо. Там я тебя и найду, если понадобится. Как жизнь? Как обстановка в доме? Ничего нового последнее время не происходит?

Скилленгар начал рассказывать, и по ходу его монолога лицо Риордана становилось все более мрачным.

Когда Унбог стал супругом старшей дочери короля, он переехал в Глейпин, но в его особняке на Цветочной улице жизнь пошла своим привычным чередом. Его неторопливое течение круто поменялось примерно месяц назад. На этом моменте на скулах Риордана проступили тугие желваки. Месяц назад! Не раньше, не позже, а в тот момент, когда в столице начали резать воротил преступного мира.

Перемены начались с того, что в доме появились новые люди. Человек семь приехало из владений Унбога, которые занимали четверть зомердагского уезда. Их поселили во флигеле с собственным входом, отдельно от всего дворового люда. По словам Скилленгара это были молчаливые парни недоброго вида. Последняя характеристика Риордана не удивила. В доме Унбогов так было заведено, слюнтяев и рохлей здесь не водилось. Но вот тот факт, что новичкам не поручили ничего из работы по дому, крепко настораживал. Они уходили в город после завтрака, а возвращались к ужину. Свободное время проводили за физическими упражнениями. Дрались друг с другом на тренировочных мечах, поднимали тяжести, боролись. Чем занимались остальное время – неизвестно. Слугам строго настрого запретили их донимать расспросами и вообще каким-то образом надоедать. Неделю назад с одним из семерки произошла неприятность. Пырнули ножом на рынке. Парня занесли во флигель, живо вызвали врача. Теперь он отлеживался после ранения и только изредка прогуливался по двору с рукой на перевязи.

Риордан вздохнул. У Кармарлока и без этих новобранцев было в достатке головорезов. Но он рекрутировал в свою маленькую армию новых бойцов. И ни слова об этом не упомянул, хотя беседовали они откровенно. Ничего себе искренность старого друга! Ничего себе «немного отошли от дел». Получалось, что отставной поединщик врал ему в глаза, даже не краснея.

Риордан вытащил из кармана золотой и метнул его Скилленгару. Тот поймал монету, как собака кость и тут же спрятал во внутренний карман своего теплого армяка.

– Выпей сегодня за мое здоровье, – бросил Риордан на прощание. – И гляди в оба. Меня очень интересует все, что касается этих новоприбывших и самого Кармарлока. Только будь осторожен.

Скилленгар поднял воротник и, воровато оглядываясь по сторонам, направился по тротуару в направлении дома Унбога. Выглядел он при этом, как шпион, который мечтает, чтобы его поймали. Риордан смотрел ему вслед с тяжелым чувством. Он понимал, что втравил в опасную историю совсем неподходящего для нее человека.

Всю дорогу до ювелирной лавки Риордан не мог отделаться от мысли, что за ним увязался «хвост». Ощущение, что за ними следят стукнуло ему в сердце во время разговора со Скилленгаром. Этакая ничем не обоснованная нервозность, которая заставляет настороженно озираться по сторонам. Поэтому он и свернул беседу так спешно, хотя изначально намеревался как следует расспросить Скилленгара о житье-бытье. Истина часто проглядывает сквозь мусор малозначимых деталей. Просеивать их нужно медленно и тщательно с помощью множества косвенных вопросов. Но потом пришло это мерзкое чувство, что за ними наблюдают чьи-то внимательные глаза. За себя Риордан не боялся, но теперь ему приходилось всерьез опасаться за жизнь своего протеже.

Поэтому он отослал Скилленгара восвояси, а сам поспешил к ювелиру. До вечеринки оставалось совсем немного времени, а он до сих пор не присмотрел подарка для своей милой.

По дороге он попробовал провернуть несколько штук, которым его в свое время обучал Магат. Это были приемы филеров, чтобы обнаружить слежку. Риордан завернул по пути в несколько магазинов. Перед тем, как перешагнуть порог, он окидывал взглядом улицу, запоминая всех, кто был в это время на тротуарах по ее обе стороны, а выйдя обратно сравнивал новую картинку с предыдущей. Но либо слежка оказалась плодом его воображения, либо соглядатай хорошо знал свое дело. Улицы в этот вечерний час были заполнены обычным людом, спешившим по своим делам. В калейдоскопе лиц Риордан не вычленил никого, кто бы мог вызвать подозрения.

В смутном настроении он дошел до квартала ювелиров и распахнул нужную дверь.

Накнийр сказал – что-нибудь стоящее, что сгодится для потаенного сундучка Парси. За месяцы в столице Риордан сумел не превратиться в транжиру, но и скаредность не проникла в его характер. Хотя не раз доставая из кошелька золотой, он не мог отделаться от мысли, сколько всего можно получить в обмен на сверкающий профиль монарха в его родном Вейнринге? Он еще не успел забыть, как горбатилась мать на бесплодном клочке земли, как медленно загибался его отец от кишечных болей, потому что они не могли позволит себе услуги даже захудалого лекаря.

Риордан гнал от себя эти мысли, напоминая, что теперь его родная семья устроена, как нельзя лучше. У них новый уютный дом, плодородное поле под посадки, а еще отец вошел в долю с охотничьей артелью. Он ссужал охотников деньгами на закупку снаряжения и продуктов, а те, после возвращения, отдавали ему в уплату за кредит часть своей добычи. Мать тоже оказалась не чужда коммерции. Она открыла маленькую швейную мастерскую, которая обеспечивала местных модниц нарядами. Кружева, бисер, серебряные и золотые нити закупались в предместьях Овергора. Так что Риордан мог тратить заработанное без зазрений совести и не думать о том, что лучше бы эти деньги перепали его родной семье.

В ювелирной лавке он долго и придирчиво разглядывал готовые драгоценности и чем больше в них всматривался, тем отчетливее понимал, что ни бельмеса не разбирается в этих побрякушках. Помог владелец магазина, пожилой человек с лицом морщинистым, как пожухлый лист. Он поинтересовался, кому юноша присматривает подарок, а когда услышал: «возлюбленной», то сразу спросил, какого цвета глаза у этой счастливицы.

– Голубые. Ярко-голубые, – ответил Риордан.

Старик достал с витрины золотую диадему с вставками из непрозрачных синих камней.

– Вот. Украшение достойное королевы. Золото и лазурит. Это подчеркнет очаровательные глазки вашей девушки настолько, что в этих омутах немудрено будет утонуть.

Риордан облегченно вздохнул и попросил красиво упаковать драгоценность. После он забежал к себе домой, чтобы переодеться. Когда он спускался по лестнице в парадном камзоле, то столкнулся в коридоре с младшей дочкой Хасколда. Риордан вежливо поздоровался, но миловидная барышня лишь гневно фыркнула в ответ, после чего скрылась на хозяйской половине. Положительно, он надолго утратил распоряжение этих девушек, но ничуть об этом не жалел.

Глейпин. Символ государственного власти и царственного величия. Портал, выложенный драгоценным венбандским мрамором, острые шпили, маленькие башенки с витыми ставнями, темная вода знаменитых глейпинских прудов. Кроме парадного блеска, дворец, как и положено большому архитектурному организму, содержал множество закоулков, флигелей, подъездов, в числе которых был отдельный вход в магистрат тайной полиции. Это был подъезд под номером двадцать семь, далеко не главный по цифре, но один из самых важных по значению. Остальная нумерация была таковой: первые десять подъездов через несколько постов охраны вели в расположение августейшей семьи и фрейлин, с одиннадцатого по тринадцатый шли флигели герцога Эльвара и его присных, номер четырнадцатый закрепили за констеблем Глейпина, графом Танлегером, а остальные до двадцать седьмого использовались в хозяйственных целях.