Но что случилось с русским солдатом совсем недавно под Ляояном и Мукденом? Может быть, солдат утратил свои качества?
От брата Константина он знал, что солдаты во всех сражениях в Маньчжурии проявляли необыкновенную стойкость и героизм. Только под Порт-Артуром японцы потеряли свыше ста тысяч человек. Все можно было бы свалить на бездарного Куропаткина и на его помощников — немецких баронов. А кто в таком случае повинен в цусимской катастрофе?
Фрунзе жалел, что нет под рукой карты Маньчжурии, что ему неизвестны тактические замыслы сторон, неизвестны боевые порядки в том или ином сражении. Русско-японская война вызывала у него особый интерес. Ведь это была самая большая война нового века. Тут, несомненно, зарождались новые формы боя, тут начиналась эра применения новой военной техники, намного увеличились калибры артиллерии, ее скорострельность. Сражения проходили на фронтах, растянутых на десятки, а то и на сотни километров, чего раньше не наблюдалось. Сражения переросли в операции.
Он-то знал главную причину поражения русской армии: гнилость военной организации была следствием гнилости царизма в целом. И все-таки он хотел знать частности: где проходили оборонительные позиции, как осуществлялось управление артиллерией, каковы были фортификационные сооружения, где располагались резервы и какова была их численность? Он уже мыслил не как дилетант, а как специалист, хотя и не догадывался об этом. Некоторые свои мысли он заносил в маленькую тетрадку. Как-то он записал:
«Всякое событие, всякий факт в военной жизни может быть правильно понят и оценен не в застывшей, сегодняшней форме, а лишь в процессе его развития, в тесной связи и взаимодействии с целым рядом других, иногда самых разнообразных явлений. Вскрытие этой связи требует широкого кругозора, невозможного без глубокой теоретической подготовки».
Теперь тетрадку отобрали жандармы.
Ему трудно было вообразить себе человека, равнодушного к военным вопросам. Революция и война — разве они могут оставить кого бы то ни было равнодушным? Или и в самом деле не перевелись еще люди с медными лбами?..
Так размышлял Фрунзе, лежа на голых нарах тюремной камеры с двойными решетками. А когда он засыпал, то снова видел багровое небо, литые барханы какой-то неведомой пустыни, которая казалась безграничным пожарищем, всадников в высоких шлемах с дугообразными гребнями. Тянулись повозки, слышался звон оружия. И сквозь бездну времен прорывался чей-то эпически спокойный голос:
Рати, одна на другую идущие, чуть отступились,
Разом сразились щиты, сразились копья и силы
Воинов, медью одеянных; выпукло-бляшные разом
Сшиблись щиты со щитами; гром раздался ужасный.
Вместе смешались победные крики и смертные стоны
Мужей губящих и гибнущих; кровью земля заструилась…
ЧЕЛОВЕК СОЗДАН ДЛЯ БОРЬБЫ
Генерал-майор Милков торопился. Он всегда торопился. Когда-то Милков был бравым подпоручиком, и тогда некуда было спешить. Дружеские пирушки, карты, женщины, скачки. Все, как водится в молодости. Тогда казалось, что жизнь пройдет вот в таких пирушках и успокоится Милков в должности командира полка какого нибудь отдаленного гарнизона. Но Милкову удалось получить юридическое образование, и неожиданно для себя он стал орудием военной Немезиды. Успех ему сопутствовал. Генеральские погоны, Москва, молодая жена. Кстати, молодую жену Милков не любил оставлять надолго. Вот почему, когда приходилось выезжать в губернские города в роли председателя суда Московского военного округа, Милков всегда торопился закончить сессию в самые короткие сроки.
Бегло ознакомившись со следственным материалом по делу Фрунзе и Гусева, генерал сразу же определил меру наказания: «Смертная казнь через повешение!» Суд военный — суд скорый.
Объявив заседание открытым, Милков приказал ввести подсудимых. Он задал Фрунзе и Гусеву несколько малозначащих вопросов, после чего передал слово прокурору.
И пока длилась надоевшая до тошноты судебная процедура, генерал Милков вспоминал недавний обед у губернатора. Чего греха таить, генерал любил вкусно поесть. Он не был чревоугодником, но какой московский ресторан может сравниться с доброй провинциальной губернаторской кухней! В провинции знают толк в таких вещах. Соления, варения, балык, паюсная икра — горы разной закуски. Ну и сам обед — страница из гоголевских повестей. Скажем: заяц в сметане! Где видано, где слыхано? Или филе из гуся с пюре из яблок и томатов. Телячья головка под белым соусом… У губернаторши очень темная кожа. В ее лице есть что-то грубое, чувственное, низменное. А вообще — недурна. На шее золотая цепочка с медальоном… Сазонов, кажется, говорил об этом Фрунзе… Да, да, вздернуть молодчика. Самый главный и самый опасный.
Завтра же нужно вернуться в Москву. На пятницу прислали билеты. Лучшей исполнительницей Филины нужно, конечно, считать Ван-Брандт. У Боронат фигура плохо гармонирует с хрупким обликом возлюбленной Лаэрта и царицей ночи. Царица ночи с трехпудовым задом… А как великолепно исполняет Нерона Клементьев!.. «Преступника ведут, — кто этот осужденный?..» Тенор у стервеца громадного диапазона.
У Милкова тоже был тенор. Он чуть ли не вслух напевал свою любимую арию: «Преступника ведут, — кто этот осужденный?..»
Генерала не смущало то обстоятельство, что в суд не были вызваны даже защитники подсудимых. Защитники? Кого защищать? Врагов правительства и царя? Этот Фрунзе и не отрицает свою принадлежность к противоправительственной партии, свое участие в стачках. Да, он был инициатором создания Иваново-Вознесенского союза РСДРП! Что видят в этом господа судьи противозаконного? Капиталисты во всякое время могут собираться для обсуждения своих дел и соединяться свободно в союзы. И везде правительство старается помочь им. Присылают казаков, солдат, отряжают шпионов, жандармов. Так почему правительство не хочет помочь рабочим? Рабочий беден, голоден, темен. Правительство преследует его за борьбу с капиталистами, арестовывает, ссылает, убивает. Закон и право на стороне богачей — вот в чем дело! Вот это позорное судилище — хороший пример тому. Почему не вызвали защитников? Почему не вызвали свидетелей, которых он, Фрунзе, назвал? Законники сами бесстыднейшим образом нарушают законы и порядки.
Сперва Милков слушал рассеянно, улавливал лишь обрывки фраз. Но при слове «капиталисты» он насторожился, и постепенно смысл речи подсудимого стал доходить до его сознания.
Он отметил про себя, что речь хорошо аргументирована и производит впечатление. Потом подумал, что это же явная, ничем не прикрытая пропаганда и что все может просочиться в газеты, а он, председатель, позволяет с трибуны суда произносить такое. Рабочий вожак… Самая отпетая категория. Ни страха, ни раскаяния. Знаком с судопроизводством, жалуется на нарушение уложения при дознании. Мало его били… А какое благородство во всей позе! По меньшей мере Каллисфен-обличитель. Рабье отродье…
И если вначале было лишь раздражение, то теперь Милков все больше и больше наливался слепой злобой. Наконец его прорвало. Он схватил колокольчик, ударил им по столу.
— Довольно! Подсудимый, я лишаю вас слова. Здесь судим мы, а не вы. Не забывайте, что вы обвиняетесь и в уголовном преступлении: в покушении на убийство урядника конно-полицейской стражи Перлова. Пригласите в зал свидетеля Быкова.
И тут произошло то, чего не ожидали ни заседатели, ни председатель суда, ни урядник Перлов.
Быков вошел в зал из особой комнаты, перекрестился и заявил:
— Никогда в жизни не видел я этих людей, которых вы называете Фрунзе и Гусевым. В тот вечер, о котором урядник говорит, я сидел в трактире до самого конца. Трактирщик может подтвердить да и друзьяки мои: Филька Пахомов и Лука хромой. А если хотите, господа судьи, знать правду, то так скажу: Перлов запугал меня, грозился за воровство упечь, а я не повинен, потому что корова Лукерьи Зыкиной нашлась.
