Рот Мадамин-бека растянулся в широкую улыбку.

— Мне тоже непонятно, — тихо произнес он. — Эмир — негодяй; англичан я ненавижу, баев, жандармов, полицейских, чиновников, белых казаков тоже. Всех грабителей ненавижу. Где правда? К тебе за правдой пришел…

— Решим так, товарищ Мадамин: будем бороться с эксплуататорами и колонизаторами за возрождение Туркестана и его народов общими силами. Вы назначаетесь командиром полка, а ваши аскеры становятся кзыл-аскерами. Ваш полк будет называться Старо-Маргеланским узбекским конным. Политотдел сформируем сегодня же. Подпишите соглашение. Зачитаю вам текст присяги.

— Клянусь до последней капли крови служить Советской власти и трудовому народу!..

Федор Федорович Новицкий не верил собственным ушам: басмач, принимающий присягу!..

Когда Мадамин ушел, Федор Федорович в сильном волнении забегал по кабинету.

— Сказать, что я восхищаюсь, все равно что ничего не сказать. Вы — демон! «Товарищ Мадамин!» И вы уверены, что он будет драться против других басмачей, против того же Курширмата или же Джунаида, собственных друзей? Впрочем, верю, верю… Будет. Вы — великий охотник, ловец человеческих душ. Пристегнули к своему поясу меня, Авксентьевского и многих других. Вот еще один… Он никогда не уйдет от вас, не может уйти: вы ведь не любите отпускать от себя людей.

В Верный вслед за наступающими войсками уехал брат Константин. Полномочным представителем фронта в Семиречье послали Дмитрия Фурманова с группой политработников.

Командующий на поезде отправился в Наманган, куда Мадамин должен был привести свою конницу. Мадамин слово сдержал: его отряды вышли из предгорий Алайского хребта. В Намангане находилась отдельная Ферганская кавбригада, которой командовал чех Эрнст Кужело. После осмотра бригады и конницы Мадамина Михаил Васильевич решил побывать в Уч-Кургане. Мадамин сказал:

— Хотел бы сопровождать вас. Опасно ездить на Уч-Курган: Курширмат со своими шайками бродит; очень злой. Он не думает о народе, о своем брюхе думает, с эмиром дружбу водит, с англичанами. Эмиром Ферганы обещают сделать. Глупый человек: верит.

Михаил Васильевич поблагодарил, но от сопровождения отказался: ведь до Уч-Кургана совсем близко — нет и сорока верст!

Пока командующий и сопровождающие его лица производили смотр войскам, пока они пили кок-чай и рассаживались в вагоны, от Намангана в сторону кишлака Уйчи мчался всадник. Он торопился, грязные потеки пота избороздили круп коня; следом тянулся хвост лёссовой пыли.

На улице Уйчи было пустынно. Всадник остановил коня возле первого же дувала и вошел в дом. На кошме сидел предводитель басмачей Курширмат с огромной узорной пиалой в руке. Он уставился единственным красным глазом на вошедшего.

— Ну?

— Пурунзо едет на Уч-Курган! С ним Юлдаш Ахунбабаев.

Грубое, черное, словно сделанное из древесного наплыва — капа, лицо Курширмата оживилось. Он швырнул пиалу, проворно вскочил на короткие кривые ноги, выбежал во двор.

— Эй, Курбан-бай, собирай людей!

Курширмат не верил собственной удаче: командующий фронтом сам идет ему в руки! Взять в плен «кзыл-генерала», переманившего Мадамина на свою сторону! Забрать коня. А с Мадамином можно разделаться потом…

План Курширмата был прост: один отряд в двести всадников он выслал в сторону Намангана, другой — семьдесят всадников — в сторону Уч-Кургана…

Долина Сыр-Дарьи клубилась горячим весенним светом. Поезд шел мимо разрушенных дувалов, мимо кишлаков и курганчей, обнесенных высокими глинобитными стенами, мимо старых пирамидальных тополей и карагачей, растущих вдоль арыков. Навстречу поезду выбегала черноголовая, босоногая детвора. Белобородые аксакалы неподвижно сидели под навесами, поджав под себя ноги. У них над головами висели клетки, сделанные из посудной тыквы. В клетках прыгали перепелки. Над Ферганской долиной далеко на юге горели белыми снегами вершины Алайского хребта.

Фрунзе с Юлдашем Ахунбабаевым, туркестанским революционером, стояли у открытого окна и переговаривались. Обсуждали текст листовки — обращения к басмачам, составленной Михаилом Васильевичем.

— Их главари требуют автономии Ферганы, — говорил Фрунзе.

Ахунбабаев угрюмо отвечал:

— Эту автономию они представляют себе наподобие бухарского эмирата или Кокандского ханства. Наймиты баев, купленные английским золотом! Их нужно истребить, как бешеных волков… Ну а тем из дехкан, кого они заманили в свои сети, мы откроем глаза. Скорее бы восстановить нефтепромыслы Санто и Чемпон.

— Затребуем оборудование из центра.

— Дров нет, жгут саксаул — скоро вся земля превратится в пустыню. Плохо пока хозяйствуем. Нефть в Фергане хорошая, легкая. Эх, нефть, нефть!.. Нефть и хлопок. Ну а если говорить о Бухаре, то вот что: восстание поднимать дехкане скоро будут, нет больше терпения. Красная Армия должна помочь…

— Поможем. Эмир бухарский надул меня, — сказал Михаил Васильевич. — Как удалось выяснить, принял не в своем дворце, а в покоях одного из своих министров. Начинаю даже сомневаться: да был ли сам эмир? Переговоры вели в моем вагоне в Новой Бухаре. Он от меня за свой нейтралитет четыре пушки потребовал.

— И вы дали?

— Дал. Снарядов, правда, к ним нет. Он ведь просил пушки. А когда напомнил о снарядах, я обещал выслать при первой же возможности.

Ахунбабаев усмехнулся. Пояснил:

— Он вас не обманывал: иноверец по здешним обычаям не может вступить во дворец эмира. Исключение Сеид-Алим делает только для английских офицеров.

Поезд замедлил ход, остановился. Михаил Васильевич послал адъютанта узнать, что случилось.

— Басмачи разобрали рельсы. Дороги на Уч-Курган нет.

— Засада. Возвращаемся в Наманган!

Фрунзе и Ахунбабаев перешли на бронеплощадку, где были установлены пулеметы и орудие.

— Всем приготовиться к бою!

Поезд стал пятиться на Наманган. Вскоре адъютант доложил:

— Путь на Наманган тоже разобран! Мы в ловушке…

Когда явился старший охраны, Михаил Васильевич сказал ему:

— Всем залечь за насыпью, вывести из вагонов лошадей. Пошлите трех из охраны в Наманган. Пусть мчатся во весь дух и не попадаются в руки басмачам. Охрану поезда беру на себя.

Конный отряд Курширмата с пронзительным гиком вымахнул из-за небольшой рощицы карагачей; стреляли из карабинов и винтовок на полном скаку. В ответ заговорил пулемет с бронеплощадки, ухнуло орудие.

Михаил Васильевич стоял у паровоза, наблюдал за ходом боя. Ординарец подвел коня. Того самого коня — подарок Чапаева. Англо-араб переезжал в эшелоне с командующим от гарнизона к гарнизону, вызывая зависть у командиров и местных знатоков лошадей. Весть о коне «кзыл-генерала» шла от кишлака к кишлаку. Долетела она и до Курширмата.

— Конь будет мой! — заявил курбаши. — По коню не стрелять! «Кзыл-генерала» взять живым. Я не какой-нибудь разбойник: Пурунзо будем судить и повесим при всем народе.

Курбаши не сомневался в своей победе. Говорят, что Пурунзо — знаменитый полководец. Но что из того? Долго ли сможет продержаться кучка людей, отрезанных и от Уч-Кургана и от Намангана? Туда Курширмат выслал свои заслоны, а главными силами окружит эшелон, и знаменитому полководцу придется сдаться на милость победителя. Вот тогда все увидят, что самый знаменитый полководец — Курширмат, перехитривший «кзыл-генерала».

У Фрунзе было всего двадцать всадников. Остальные бойцы охраны лежали за насыпью и отстреливались. Когда басмачи, разделившись на две группы, стали окружать эшелон, Фрунзе, подав команду «По коням», вскочил в седло. Не ожидая приказания, конь рванулся вперед. Размахивая шашкой, Фрунзе врезался в гущу басмачей. Рядом всхрапывал конь Юлдаша Ахунбабаева.

Командующий был возмущен. Еще не было случая, чтобы курбаши открыто нападали на красные части. Грабили, терроризировали население, угоняли скот, забирали жен и сыновей, убивали совслужащих, разоряли нефтепромыслы. Но стычек с Красной Армией избегали. Советские войска беспрепятственно занимали города и кишлаки; курбаши, вытесненные «мирным» путем, уходили в горы. Среди басмачей существовал как бы негласный запрет: в драку с кзыл-аскерами не вступать, нужно сперва объединиться. Курширмат первым нарушил этот запрет. Его преступление выходило за рамки обыкновенного разбоя: он поднял руку на командующего фронтом, на представителя центральной власти, и тем самым придал политическую окраску своему безрассудному шагу. Видимо, этот шаг был продиктован из Старой Бухары, из дворца эмира.