— Уважаемые хозяева, позвольте вам выйти вон! — пробормотал Акимыч, спускаясь по лестнице. — Это что же, получается, у нас Сиводушка — Куротаскова? Прикольно! Узнать бы еще ее отчество. Сиводушка Рыжехвостовна Куротаскова! Как из романа прямо.

— Похоже, ты читал очень странные романы.

— Ну что, рванули к настоятелю?

Ева достала свои замечательные серебряные часы.

— Одиннадцатый час вечера. Думаю, сдачу квеста лучше отложить до утра, когда настоятель точно будет на месте. Пока же всем лучше попробовать снова заснуть, чтобы восстановить режим.

— Да мы же, считай, только что проснулись!

— А я бы еще поспал, — сказал Гус и совершенно никого этим не поразил.

Акимыч опять умотал в реал, Ева удалилась в свою спальню, решительно заявив, что ее силы воли достаточно для того, чтобы заснуть, даже если спать не хочется, а я, посидев с Лукасем и послушав его горестные размышления по поводу сгинувших, видимо, навеки в Шанде чемоданов с отличным льняным бельем, сменным костюмом и даже одним комплектом шелкового исподнего, вскоре понял, что имею настоятельную потребность выйти подышать свежим ночным воздухом.

Я брел по Мышастой улице, глядя, как в лунном свете вспыхивают и гаснут глянцевитые листья живых изгородей. Я слышал, как дышит море. Как звенят далекие молоты окраинной кузни, как горько и протяжно вскрикивает неведомая ночная птица. Между пекарней и прачечной начинался крутой спуск по заросшему холму к камням побережья, я дошел до самого низа и сел на большой круглый белый валун, еще хранивший дневное тепло. «Просто жить, — подумал я почему-то. — Как же хорошо просто жить и не таскать в себе котомку непонятного, никому не нужного, бессмысленного и почти беспричинного горя». Похоже, проклятый артефакт знатно испортил мне настроение. И продолжал это делать, лежа в ячейке инвентаря. Нужно было его в инвентарь Акимычу закинуть, тот все равно в реальности.

Решив вышибать клин клином, я снова достал цепь с металлическим огрызком. Нет, я не ошибся. Это — действительно какая-то несусветная дрянь, от которой просто выть хочется.

— Зря ты держишь его голыми руками, — раздался голос Сиводушки. Она стояла на каменной тропе — тоненькая, освещенная голубоватым светом лун. — Лучше надеть сперва перчатки. И не трогать его без надобности.

— Что это вообще такое?

— Просто кусок железа. Но он был когда-то частью рукояти меча, которым умертвили бесчисленное множество живых созданий. В конце концов меч навеки пропитался их страхом, отчаянием и обидой и стал вместилищем боли и позора.

— Мне казалось, героические мечи, наоборот, — это что-то славное… про битвы там, подвиги…

— Я мало знаю про Хохена, — сказала Сиводушка, присаживаясь совсем рядом со мной на валун. — Но того, что я знаю, достаточно, чтобы сомневаться в том, что Хохен был таким уже героем. Он, скорее, был палачом, его посылали усмирять и казнить непокорных, слишком громко роптавших на судьбу. И жалких крестьян, детей и стариков этот меч сразил куда больше, чем славных воинов.

— Откуда он у вас?

— Одна из женщин нашего рода сумела околдовать Хохена и привести его к гибели. Какие-то черные чары, но мне ничего неизвестно про то, как все это произошло. Ты знаешь о Хохене больше, ведь в тебе был его дух.

— Вообще ничего такого уж ужасно противного в этот момент он не делал и не думал. Правда, все время размышлял о том, что он — владыка мира и нужно всех, кто с этим не согласен, убить. Я думал, он — что-то типа короля, а ты говоришь —его «посылали».

— Он и был «что-то типа короля». Но этот король служил кому-то, о ком лучше не говорить ночью.

Я убрал артефакт в инвентарь, и маленькая ладошка Сиводушки легла в мою руку.

Я не совсем понял, как мы очутились в этой пещере и откуда она вообще взялась. Высокий свод ее был проломлен, и столп голубого света мягко освещал густо-зеленые мягчайшие мхи, искрящийся плющ и миниатюрный водопад, тихо журчащий в крохотное озерцо. В высоте кружились светящиеся мотыльки, лишайники на стенах фосфоресцировали, превращая пещеру в изумительно украшенный покой.

— Это — изнанка мира?

— Да. Таким, как ты, тоже можно сюда попадать, но не всегда.

Я вспомнил дно Данера и болотное царство — похоже, это тоже были изнаночные дела.

— Тут очень красиво.

Сиводушка кивнула. Я стоял с нею рядом и мучительно соображал, о чем мы с нею можем поговорить кроме ее бабушки, и так как ничего в голову не пришло, то я зачем-то просто ее поцеловал. Я вовсе и не собирался — я считаю, что приставать к девушке, которая только что пережила ужасные приключения, а потом провела весь день у постели больного — как-то неправильно, но так получилось.

О том, что произошло потом, я говорить не хочу. Есть вещи, которыми просто нельзя делиться, если хочешь сохранить их для себя во всей полноте.

Я знаю только, что всегда, вечно буду помнить эту ночь, этот шелест маленьких крыльев, этот влажный запах мха и огромное, не вмещающееся в груди счастье.

Но это — только для меня.

Проснулся я от того, что стало жарко — солнце явно уже давно взялось поджаривать мне лоб. Лежал я на побережье, уткнувшись затылком в валун. Лежал совершенно один. Руку что-то кольнуло — я раскрыл кулак и увидел заколку для волос: маленькую шпильку с металлическим цветком на головке. К шпильке был прикручен клочок бумаги. Я развернул его. Там было одно слово. «Прости».

Полный самых дурных предчувствий я кинулся к дому.

— Они ушли, — сказа Ева с виновато-сочувствующим лицом. — Я просила Сиви нормально попрощаться с тобой. Но получила в ответ лишь стандартную заготовку-шаблон: «прощание — в сердце, не в словах».

— Куда ушли⁈ — почти крикнул я.

— Убрели куда-то своими лисьими тропами. Насколько я поняла, сейчас они разыщут и соберут остатки своего рода, а потом переведут всех на изнанку где-то в Беловодье, кажется.

Дальше я повел себя очень немужественно и неправильно. Боюсь, что я ревел на диване так откровенно, что Лукась с Акимычем постарались исчезнуть из дома, я, вроде бы, видел их размытые сконфуженные рожи, когда они сматывалась. Ева же явно решила исполнить свой долг разумного взрослого до конца, поэтому осталась меня утешать, что выражалось в том, что она сидела молча в кресле и время от времени подавала мне новый носовой платок, а старый — мокрый и сопливый — выкидывала в бельевую корзинку.

— Прости, — в конце концов выдавил я.

— Ничего-ничего. Мне уже приходилось оказывать подобные услуги бывшим подругам. К тому же ты расширил мой взгляд на эмоциональные возможности мужчин.

— Да? — спросил я, хлюпая носом.

— Да. И теперь я начинаю склоняться к мысли, что шовинистическое патриархальное утверждение о том, что мужчинам нельзя плакать — имеет под собой некоторые основания. Если подруг мне все же было слегка жалко, то тебя мне больше всего хочется треснуть по затылку.

— Ну, так тресни. Ни в чем себе не отказывай.

— Скажи пожалуйста, почему ты вообще ревешь?

— Потому что я хочу, чтобы она была рядом.

— Ну, а она не хочет быть с тобой рядом. Успокойся, прими это как факт и живи спокойно дальше.

— Иногда мне кажется, что ты сумасшедшая, — сказал я, яростно вытирая лицо платком.

— Нет, я не сумасшедшая. У меня — серьезные проблемы психологического характера, но для психиатрии я интереса не представляю, мои вменяемость и рациональность — на должном уровне. А вот твоя рациональность — под большим вопросом. Ты вообразил себя влюбленным в моба…

— Сиви — не моб! У нее и уровень не отображается, и полоски жизней не видно, она — непись!

— Сиви — чертов моб! С ограниченной квестовой программой! Она может велеречиво подавать реплики из своего сценария и ничего сверх того. Попытайся поговорить с нею на любую стороннюю тему, хоть про устройство вертолета — и она будет молчать и хлопать глазами!