«Эльвира» куда больше походила на пароход, чем на парусник, была она чем-то типа баржи на магических кристаллах, и паруса у нее болтались, на мой взгляд, больше для порядка, чем для дела. Большей частью она ползла по реке со скоростью пешехода, лишь иногда вдруг оживлялась, но не сказать, чтобы очень сильно — пейзажи растягивались с нестерпимой медлительностью, все эти пашни, пашни, пашни, виноградники, сады и снова пашни. Если бы не рыбалка, я бы весь извелся, потому что я не умею, как Гус, целый день и потом целую ночь дремать на палубе, прикрыв глаза шапкой, и просыпаться только для того, чтобы покурить или пообедать.

После первого же вытащенного из реки полутораметрового осетра, ко мне с предложением сдавать рыбу на камбуз обратился помощник капитана, взамен мы с Гусом получили право три раза в день столоваться по первому классу. Я согласился, рыбу все равно девать было некуда, и продавать ее тут некому. Все равно инвентарь к прибытию к конечному пункту был набит полностью, косяком шли ящики с холстами, тарелками, дверными ручками и прочей ерундой — у Гуса с собой был грузовой мешок на восемьдесят килограммов, который мы и набили всем этим богатством под завязку, только два куска железа и огромный валун известняка я тихонько оставил на палубе «Эльвиры» — ну, а вдруг им пригодится? В реку обратно кидать жалко, а на себе тащить не получится.

Часа два до прибытия бродил по палубе и гадал — приедет Сиводушка нас встречать или нет? Ужасно по ней соскучился. И плевать мне — моб она, скрипт или непись, это неважно вообще. Пусть просто сидит, сложив лапки, и смотрит на меня, улыбаясь.

Встречала нас ужасно деловая и безразличная Ева на телеге. Как она нам объяснила, Лукась и Акимыч — «на задании», а Сиводушка сидит на подпольном положении в снятом домике в заднице Шанды, до коей задницы нам еще часа четыре трюхать, ну, пошла! Ноблис в другой раз посмотрите, господа, не до того сейчас!

Лошадка шла, покачивая куцым обрезанным хвостом, я вспоминал своего ослика Чучарелло и думал, не обижают ли его в конюшнях Мантиса. Любые новости и рассказы были запрещены Евой до прибытия в дом, она вообще невероятный параноик, но я все-таки вкратце описал наше путешествие. Конечно, кроме нимских событий, обет молчания с меня никто не снимал.

Пути оставалось меньше часа. Мы продолжали ехать мимо полей, часть из которых еще темнела голой землей, а часть покрылась зеленой дымкой всходящих ростков. Зелень перла мощно, щеткой, копьями грядущее хлебное войско пробивало себе путь к солнцу. Шанда, житница империи, славная плодородием своих земель, раскрывалась перед нами во всей красе. Лишь изредка бесконечные прямоугольники полей перемежались крестьянскими добротными дворами, перед каждым из которых лежало по дивно откормленной свинье, лениво провожающей взглядом наш неспешный экипаж. Скрип колес и храп Гуса служили музыкальным сопровождением, с полей ощутимо тянуло навозом, солнце висело в небе с самым безмятежным видом.

Я вспомнил, что поговаривали: солнце в Альтрауме тоже искин, причем довольно мощный, и помахал ему рукой.

— С тобой все в порядке? — спросила Ева. — Ты какой-то сам на себя непохожий.

— Чем непохожий?

— У тебя вид задумчивого идиота, который размышляет, куда ему штаны надевать — на ноги или на голову.

— А обычно у меня другой вид?

— Угу. Идиота, который абсолютно уверен, что куда штаны ни надень — все будет распрекрасно.

— Взрослею, наверное, — сказал я. — И день рождения скоро.

— Нет, серьезно, что случилось?

— Да, в общем-то ничего особенного, наверное. Просто… даже не объяснить. На мне — обет молчания. Знаешь про такой?

— Слышать приходилось.

— Расскажу лишнее — и потеряю навык религии.

— Тогда не вздумай рассказывать.

— Не буду. А терпеливость и стойкость дают снижение боли?

— Должны.

— Ну, в общем, они у меня здорово выросли за это время. Только это не очень помогает. Сколько их нужно иметь, чтобы вообще ничего такого не чувствовать?

— Досталось тебе, да?

— Это не игра, а какой-то полигон садистов, Ев.

Какое-то время мы ехали молча.

— Знаешь, — сказала Ева, — а я до тридцатого уровня прокачалась вообще без единой смерти и даже серьезного ранения. Элементальные маги на начальных уровнях — почти боги, бегаешь, пуляешь огненными шарами в зайчиков, стаю волков одной цепной молнией в шашлык превращаешь. Даже классовый квест прошла, играючи. А потом почти сразу получила серебро — нужно было одному алхимику ингредиентов набрать разных, он любимую дочь воскресить пытался. И послал он меня в пещеру за паучьим ядом, только пауки там не такие плюшевые, как в стартовых локациях, а серьезные зверюги с мощным резистом к магии и размером с большую собаку. А я так-то арахнофоб была, всю жизнь их побаивалась — и тут просто кошмар наяву. Мрак, грибы только светят, и толпа этих тварей, которых мои вспышки и молнии не пробивают. Я назад побежала, прилипла к паутине, и тут они на меня и напрыгнули. А эти чудные паучки жертв своих сперва ядом накачивают, чтобы те изнутри разложились и помягче стали, посочнее. Я не думала, что такая боль на свете бывает, вообще забыла, что это — игра, что выйти можно, у меня паника и ступор, помутнение сознания, только орала и дергалась, пока они меня заживо высасывают.

— Понимаю.

— Не знаю, понимаешь ли, но я на кладбище воскресла, из игры вышла и несколько месяцев в нее не возвращалась. Да и не пускают в Альтраум из психоневрологических больниц.

— О!

— Угу. Тяжелый нервный срыв, бессонница, проблемы с дыханием.

— А потом?

— А потом я вернулась из больницы, увидела свою жизнь лежащей в руинах и опять пошла играть. И когда мне медвежьими капканами отрывало ступни, и когда драконоид жарил меня огненным дыханием — я уже прежде всего злилась, что квест проваливается, инстанс не проходится, награда ускользает. А что больно…ну, бывает. И знаешь что? В жизни все тоже стало проще. Я свои руины окончательно ликвидировала, солью посыпала и при этом никаких особых страданий. После того, что ты здесь видишь и делаешь, в реальности всякие неверные мужья, друзья-предатели и работа с равнодушными подонками — это все, оказывается, такие детские несерьезные пустяки, что и сам понять не можешь, почему тебя это раньше так мучило и пугало. Не нравится тебе твоя жизнь — ну и наведи в ней порядок, и не ной.

— И ты типа навела?

Ева пожала плечами.

— У каждого — свой порядок. Меня все устраивает.

Арендованный дом выглядел совершенным сараем, каким он, видимо, раньше и был, наспех прорубленные дополнительные окна почти не добавляли строению облика жилого. Дом был окружен криво натыканными палками, видимо, долженствующими изображать забор, и окружен небольшим пустырем, на котором вовсю произрастали сорные травы. Лошадь была распряжена и отправлена щипать сорняки, а мы зашли в дом — и там я был вознагражден аж двумя поцелуями в щеки от повисшей у меня на шее Сиви.

— Ты не обольщайся, — сказала Ева. — Это она от скуки. Сидит целыми днями взаперти, но чтобы пол подмести или занавеску заштопать — это, конечно, возвышенную грусть не развеет, мы лучше на балалайке побренчим и в окно помедитируем. Сивка, ну хоть посуду-то можно было помыть⁈

— Насос опять сломался. А к колодцу ты сама запретила выходить.

Воды я принес, вскоре чайник, подвешенный над камином, заурчал, а Ева тем временем давала подробный отчет.

— До цитадели фиолетовых отсюда — четверть часа быстрым ходом. Контакт кое с кем там налажен. Они нанимают неписей работать на фермах — я отправила туда Лукася, он уже третий день грядки пропалывает.

— Бедный Лукась!

— О да, и у тебя будет возможность послушать про его страдания, он каждый вечер эту песню заводит.

— А где Акимыч, тоже на грядках?

— Не, игроков они даже на ферму не пустят, у них небольшой сдвиг на секретности. И Лукася-то из-за клана брать не очень хотели, но, видимо, руки рабочие нужны. Акимыч в деревне, рыбу ловит, следит, когда Забейка или Моризель в деревню идут, сообщает мне — и мы с девчонками там совершенно случайно встречаемся.