Охранник увидел в моих глазах всё, что было нужно, и судорожно сглотнул. От него чадило спиртным, но взгляд был уже совершенно трезвым.

— Как думаешь, вот вы все живы, а узников нет… Что сделает с вами распорядитель утром?

Судя по глазам, до бедняги начало доходить.

— Но есть и другой выход, — спокойно продолжил я, — Ты рассказываешь всё, что мне нужно, и я убиваю Вайкула. Убиваю и распорядителя… — медленно, с расстановкой отчеканил я, — А ты в это время, как герой, бежишь в Солебрег рассказать, что здесь происходит. Могу руку сломать для надёжности.

По щекам охранника потекли слёзы. Я кивнул в сторону двери:

— Этих твоих… Обещаю, они останутся живы, ну, потрепает их немножко. Ну? Думай.

— Но ты же обещал их всех убить! — прокричал стражник, прежде чем я затолкнул его внутрь темницы. Связанный, он свалился на пол, а потом замер, опасливо косясь по сторонам.

Там уже лежали его скрученные соратники, которые, вытаращив глаза, уставились на кричащего. Не у всех рты были заткнуты, некоторые были не связаны, а просто висели в кандалах.

— Ах ты ж гнида, — сплюнул один из них, — Так это ты всё устроил⁈

— Кого убить ты хотел? Нас?

Его четверо собутыльников тоже были здесь. И всех помог заманить этот стражник, который, получается, их и вправду предал.

— Ты обещал, хорлова ты падаль… — чуть ли не сквозь слёзы просипел стражник, — Обещал руку сломать, обещал отпустить в Солебрег… Чтоб я, как герой, как последний выживший…

Ума он явно не нажил. Потому что до этих откровений у него ещё был какой-то шанс отбрехаться, но лишнего он сам наговорил.

— Я обманул, — спокойно ответил я и закрыл массивную дверь.

— Листва ты сраная! — последний его крик остался в темнице.

Лязгнул надёжный замок. Я легко согнул ключ, чуть не связав в узелок, потом бросил в связку пожитков, отобранных у стражников. Пояса, ключи, ножи, кошеля, жетоны некоторых гильдий.

Бард сгрёб всё это в мешок, деловито кивая:

— Потом разберёмся. А знаешь, слёзы мне в печень, это ведь было гениально!

Ему я тоже кивнул, открывая следующую камеру. Двери тут были, хорошие, дубовые, из толстенных досок. Изнутри сложно открыть, да и снаружи не сразу пробьёшься. И замок мощный, хотя моего удара плечом один такой всё же не выдержал.

Ну, так я-то бросс. А много ли ещё таких воинов у Вайкула?

Я окинул взглядом помещение. Если хочешь кого-то оставить в безопасности, лучше места не найти.

— Брат-лиственник, — слабым голосом обратился сидящий в коридоре проповедник, — Разве так мы поступаем?

Его слова всё же меня тронули, и я повернулся в недоумении. Рядом с лохматым лиственником сидела Вайю, играющая с Кутенем и с интересом слушающая беседу.

— Ты ведь обманул заблудшую душу… Он предал тех, кто всего минуту назад были ему друзьями. Теперь что они сделают с ним?

Я на миг даже растерялся. Да, продрись небесная, что за чушь он несёт?

— Я убил их? — всё же спросил я.

Лиственник сокрушённо покачал головой, причём жест этот был для него явно привычным — так он, наверное, промывал мозги уже многим «заблудшим душам».

Но только он не на того напал.

— Брат…

Я перебил:

— Я дал ему выбор?

— Но ведь, обманывая, ты становишься таким же, как и они, –поспешно вставил проповедник, почуяв, что в спорах я подкован, — Путь в тысячу шагов на сторону зла начинается с одного маленького шажочка. Впуская в сердце зло по крупицам, ты наполняешь его, как чашу, и однажды она…

Он замолчал, когда мои губы тронула едкая улыбка. Лохматый видел перед собой бросса — огромного вспыльчивого варвара, который явно не обладает богатым умом. Но мой взгляд говорил ему об обратном.

Я прекрасно видел ту ересь, которая и в моём мире подточила Орден Света изнутри. Раньше на стороне Света были могучие и великие воины, которые знали, за что они проливают кровь — свою и чужую. А потом тот Орден Света, который они защищали всю жизнь, просто отказался от них.

Это нанесло неизгладимую рану в сердце этих воинов, заложило сомнения в правильности пути. Ну, что ж, Тёмное Жречество поспешило этим воспользоваться. Согласились не все, у некоторых вера не дрогнула. Но те, кто встал на сторону Тьмы, сделали нас намного, намного сильнее.

Поэтому мне было смешно слушать эти проповеди лиственника.

— Я восемнадцать лет служил злу, — небрежно бросил я, — И в чашу я плеснул сразу, дополна. Но, хвала твоему Древу, теперь я на твоей стороне.

— Но… но… — такого ответа тот не ожидал, — Но брат мой, у него же теперь нет шанса…

— Вот ты мне скажи, брат, — язвительно буркнул я, сгребая его в охапку, правда, довольно аккуратно, — Скольких ты наставил на путь истинный?

Тот улыбнулся:

— Есть такие счастливцы, коих я привёл под сень Святого Древа. Это греет моё сердце, и это…

— Сколько из них потеряли жизнь за свою веру? — спросил я.

Лицо лохматого сразу помрачнело — видимо, я угадал, были и такие среди его паствы. В этот момент я занёс его в открытую камеру, посадил у стены.

— Но они взойдут побегами на ветвях Древа, — очнувшись, замотал головой проповедник, — Древо учит, что не оставит ни одного своего…

— А остались бы живы, — перебил я его, — Получается, ты убил их?

— Брат мой, это не слова святолиственника!

— Я всего лишь использую против тебя твоё же оружие, — я вышел из темницы.

Бард в это время закончил сооружать конструкцию из дубинок, верёвки и арбалета, отобранного у стражников. Второй такой арбалет лежал тут же, рядом.

— Знакомая мелодия, — усмехнулся я, глядя на конструкцию.

Получалось, если всё-таки у охранников получится открыть дверь на свободу, самому первому в дверную щель влетит арбалетный болт.

— Громада, видит Маюн, я должен не только на струнах женской души тренькать.

Виол встал, отряхивая руки с гордым видом. Конструкция не выглядела надёжной, скорее одноразовой, но большего и не требовалось. Мы, конечно, обыскали стражников, но всего нельзя было предусмотреть.

— Так, помоги-ка мне, — сказал я, сунув барду в руки второй арбалет и провожая в открытую камеру.

— А, что?

— Ваше высочество, — улыбнулся я, дёргая и девчонку за плечо. Аккуратно топорище с цербером переехало в мои руки.

Я действовал максимально нежно, но получилось грубовато. Ну что ж, как умею, бросская мощь — это не шутки.

Втолкнув обоих в камеру, я показал на проповедника:

— Вот, смотрите…

— Что?

— Просто смотрите, — повторил я, закрывая дверь. С той стороны забарабанили, даже попытались толкать дверь, но я легко держал её одной рукой, поворачивая ключ.

Я же их и освобожу, если мой план удастся. А если…

Никаких если, Всеволод. В этом замке слишком много глупости и расхлябанности, и у тебя не может не получиться. Иначе какой же ты Десятый?

Я вышел из здания тюрьмы, пошёл к замку, особо не скрываясь. Шлем стражника едва налез на меня, а вот пояс с дубинкой не застегнулся, и пришлось связать два штуки. Понаберут же ватагу из одних дрищей, даже отожраться не могут.

А наместник неплохо устроился под Солебрегом — это была настоящая крепость, окружённая добротной каменной стеной. Только этой ночью всё было против Вайкула…

Башня чернела в ночном небе, и я, поглядывая на неё через зрение цербера, прекрасно видел мерцание наложенных на кирпичную кладку заклинаний. Да и обычное битое стекло, наверняка смазанное сильнейшим ядом, тоже красиво поблёскивало в свете луны, и со стороны выглядело, как украшение.

Как мне рассказал стражник, сотник Мирон сейчас то ли прочёсывал окрестности Солебрега, чтобы найти «лучевийских бандитов», убивших десятника Платона и его отряд, то ли отправился в Солебрег, чтобы доложить о произошедшем кнезу Павлосу.

Ну, а с Мироном отсутствовали почти все его люди, так что воинской силы в крепости почти не было. Отдельные вояки, да и те отборный шлак. Как я понял, с собой Мирон забрал самых лучших и верных — тех, кто может держать язык за зубами.