— А виконту чего не пожалуетесь?

— Пытались. Только виконт далеко. В Фельзене. Пока доберешься — обязательно наткнешься на недобитков Кривого. А те и так злы на нас. Так что… Сам понимать должон. Да и занят его милость. Раньше оно как было — последний день месяца, он старост принимал, выслушивал, да и решал что, да как. А уж полгода, как мужиков в солдаты брить стали, так и не принимает простой люд больше. В замок к нему не попасть.

— А что, разве война с кем-то? — Прикинулся я дурачком.

— Не, хвала богам, — мужик сделал жест, будто стряхивал воду с рук, — войны нет.

— Зачем тогда его милости солдаты?

— Это ты у него спроси, паря, — улыбнулся дядька. — Нам его милость не докладывал. Но, ходят слухи, что захребетники воду мутят. Вот и перестраховывается наш господин.

— Так если с захребетниками проблемы, то почему бы не держать ворота закрытыми? Вдруг нападут среди ночи?

— А это ты у дядюшки его милости спроси, у графа де Феля. Говорят, это от него пошло. Вроде как от бунтовщиков так борониться думают.

Я на это лишь покачал головой. Идиотизм полной воды. Но, если мужик прав и инициатива исходит от графа, то все становится на свои места. Видимо, знатно того напугали события вокруг Фельска. Вот он и психанул, приказав не запирать ворота укрепленных поселений. Так сразу становилось понятно кто бунтовщик, а кто нет. А то, что крестьян поубавится, так их после зимы всегда меньше становится. А бабы на то и бабы — еще нарожают.

В принципе, если так подумать, то я от такого положения вещей только выигрываю. Одно дело — покинуть безопасное насиженное место, а совсем другое — бежать от произвола идиота-владетеля, который из-за своих страхов готов гробить своих подданных. Уверен, что весной любой из этих людей ухватится за возможность сбежать к клятым захребетникам.

Жаль только, что мне они без непосредственно Глинора совершенно не нужны. Так что, нужно сначала узнать поподробнее у мужичка о том, куда подевался их бывший староста, а после выручать его. А уж он пусть сам решает — ехать ли ему со мной, и забирать ли еще и сельчан.

Ну, я и повел легкую и ненавязчивую беседу с привратником. Судя по всему, ему было скучно тут торчать одному на холоде, так что он с радостью меня поддержал. И так, потихоньку, полегоньку, я и выведал все, что меня интересовало.

В принципе, никакого особого секрета тут и не было. Глинор был не только отличным плотником, хорошим хозяйственником, но и всей душой радел за свой поселок и людей его населяющих. И, когда прискакал чиновник с охраной от его милости, с приказом, в котором старосте предписывалось отправить половину всех дееспособных мужиков своего поселка в армию, то поступил как настоящий лидер. Напоил глашатая, охрану, да и уговорил того слегка подправить список. Понятное дело, что не бесплатно.

Но, выполнять приказ его милости все равно было нужно. Так что от деревни в солдаты пошли всего пятеро: староста, его шурин, да трое добровольцев из местных, что не так нужны были поселению.

Оно, конечно, и старосте стоило бы остаться. Только, тот рассудил, что плотник и столяр посреди жатвы деревне не так нужны, как пахари. А случись что — односельчане за частоколом отсидятся. Только вот, кто же знал…

Так мы и общались, пока мужик внезапно не прервался на полуслове и задал вопрос, который должен был задать еще с час назад, когда стало понятно, что у меня нет дурных намерений:

— Ой, а чой-то я тебя за околицей-то держу. Ты, небось, замерз весь? Да и лошадка твоя, вон, вся уже трясется.

Я глянул на Ромчика, и правда, тот слегка подергивал шкурой, но с ознобом это никак не было связано. Такое с ним случалось, когда ему начинало казаться, что мы слишком долго торчим на одном месте. Характер, короче говоря, проявлял.

Но, некоторый смысл в словах привратника все же имелся. В самом-то деле, уже вечереет, и пора бы уже искать ночлег. Все равно, до лагеря, в котором держат Глинора (а я и это умудрился узнать) было еще часов двенадцать ходу, не меньше. Так почему бы и не тут?

— Есть немного, — наконец ответил я. — Слушай… Э-э-э, — я только сейчас понял, что до сих пор не знаю, как зовут словоохотливого привратника.

— Хонир, — представился тот.

— Шурик, — решил я назваться настоящим именем, дабы не смущать мужика фарским. Мало ли как он отреагирует, раз тут так боятся подлых захребетников. — Так вот, Хонир, можно у вас на ночлег остановиться-то?

— Да сколько угодно, — улыбнулся тот. — Как до площади дойдешь, там направо. Постучишься в крайний слева дом. Там еще ставни резные, алые. Скажешь, что от меня и что тебе ночлег нужен. Тебе моя женка и сын все расскажут. А коняшка твоя в сарайке переночевать может. Там места хватит, да и солома найдется.

— Спасибо, Хонир, — искренне поблагодарил я и направился внутрь поселка.

Жена Хонира оказалась крутобокой большегрудой теткой «далеко за». Приветливой и хлопотливой. Она, стоило мне только объяснить цель визита, тут же заохала, заахала и окружила меня такой искренней заботой, какой я давненько уже не испытывал.

Нас с Ромчиком определили на постой, выдали вечернюю пайку и обиходили как родных. А еще, что мне понравилось, наверное, больше всего — Малья (так звали эту чудесную женщину) не стала строить из себя скромницу и спокойно, с достоинством приняла предложенную плату.

Почему я решил расплатиться сразу? Да грызло меня одно предчувствие. Я когда поужинал, то согласился еще немного посидеть за настоечкой с сыном Хонира. Решил, что неплохо будет поговорить о том, о сем, узнать то, чего у его отца не успел. Ну и узнал от него, что бандитов Кривого давненько уже не видели в этих краях. Хотя, раньше те чуть ли не каждые пару недель приезжали требовать дань. А тут прошло уже три, и тишина.

И вот что-то мне подсказывало, что с моим везением те припрутся аккурат в тот момент, когда я буду тихо-мирно сопеть себе в две дырки. Вот и расплатился заранее, чтобы не обижать добрых людей, если вдруг что. И Ромчика распрягать не стал по той же причине.

С рассветом пришло понимание, что Нострадамус из меня так себе. Из плюсов — я великолепно выспался, и чувствовал себя бодрым и готовым к новым свершениям. И это несмотря на то, что лавка в сенях была далека по комфорту от тех же кроватей в убежище. Из минусов — Ромчик снова надулся как мышь на крупу. Не понравилось ему, понимаешь ли, спать в сбруе.

Ну да ничего, своего верного Буцефала я знал уже как облупленного — пара морковок в качестве подношения, заклинание исцеления для бодрости, и кулак под нос в качестве основного аргумента, и мы опять лучшие друзья.

Позавтракав шикарной глазуньей из пяти яиц вкупе со свежеиспеченной ржаной лепешкой, запив это все травяным сбором, я попрощался с хлебосольными хозяевами, и направился к воротам. Пора было ехать на выручку Глинору.

На воротах народа прибавилось. Кроме Хонира там были еще двое парней помоложе. Они о чем-то степенно беседовали, стоя у подножия башенки. Рядом находилась какая-то странная конструкция, вроде переносной баррикады, которую я не заметил вечером.

— Здарова, мужики, — поприветствовал я их, подъезжая поближе.

— Доброго утречка, ваша милость, — поклонились оба парнишки, а Хонир лишь улыбнувшись, приветливо кивнул.

— Вы чего, парни, — искренне удивился я, — какая же я вам милость? Совсем белены объелись?

— Ну, дык, — смутился один из них. — Шпага на боку, дорсак, опять же.

— То есть, если тебе дать шпагу и посадить на дорсака, то ты тоже милостью станешь? — Задал я резонный вопрос.

— Я? Нет, я…

— Как отдохнул, Шурик? — Перебил своего молодого односельчанина Хонир.

— Как у Дволики за пазухой. — Честно признался я. — Хорошая у тебя жена, Хонир. Приветливая, добрая. Даже завидно немного.

— Та, — отмахнулся тот. — Какие твои годы. Найдешь еще себе женку. Даже лучше найдешь. Да и то, это моя с гостями такая добренькая. А мне знаешь как иногда житья от нее нет? Вот, помню, я настоечки целую бочку подготовил. Все как надо. Ну и спрятал в сарае, за стогом, хорошо спрятал — травинка к травинке, так эта…