Подавляющее большинство наших русских иммигрантов, как и других иммигрантов того поколения, прибыли в Австралию морем. Доки во Фримантле, Мельбурне и Сиднее были первым, что они видели после безотрадных пейзажей, неделями сопровождавших их в открытом океане. Правда, иногда и первые виды нового континента оказывались для новых переселенцев столь же безрадостными. Зато в порту обычно кипела бурная деятельность (если только прибытие парохода с мигрантами не совпадало по времени с очередной забастовкой, организованной Федерацией портовых рабочих под началом коммунистов, что в те годы происходило нередко). В 1950-е годы люди все еще регулярно приходили к причалам, провожая отъезжающих и встречая прибывающих друзей и родственников. Журналисты ходили туда, высматривая среди пассажиров интересных людей. Таможенники следили за тем, чтобы в страну не попадала контрабанда, угрожающая австралийскому образу жизни (досмотры все еще служили основным инструментом цензуры), и обыскивали некоторых русских – тех, что становились фигурантами политических доносов. Чиновники из министерства иммиграции часто приходили встречать большие суда, задействованные в программе массового переселения, иногда их сопровождали и представители спецслужб. Сами же мигранты волновались, встретят ли их. Если из-за каких-нибудь недоразумений новоприбывшего никто не ждал, ему могли запретить высадку.

Журналистов особенно интересовали аристократы, попавшие в сложное положение, а также жертвы коммунистических зверств в Европе. Некоторые мигранты признавались, что они – пианисты или оперные певцы и надеются сделать здесь карьеру, такие рассказы тоже годились для колонок новостей. Попадались те, кто обличал других пассажиров как коммунистов или нацистов, и кто жаловался на дурное питание на борту. Рассказывали о своем побеге от коммунистического режима, о потере родных и всего нажитого имущества. Одни делились романтическими планами – например, познакомиться с хорошей девушкой-австралийкой и жениться на ней; другие просто выражали надежду на то, что больше не нужно будет скитаться по чужим странам. «Надеемся, отсюда нам уже никуда не придется уезжать, – сказал репортерам один белый русский, прибывший в 1952 году из Китая на пароходе „Чан Тэ“. – За тридцать лет мы уже устали от того, что нигде не можем прочно пустить корни»[902].

Поток русских из Европы практически иссяк к 1951 году, а вот из Китая русские все еще прибывали, и этот процесс продолжался вплоть до начала 1960-х. Но это не означало, что деятельность с участием наших русских мигрантов в портах совсем прекратилась. Иногда тот же корабль, что привез мигрантов из Европы или Китая, увозил некоторых из них обратно. Такое происходило довольно редко – в тех случаях, когда отдельным лицам отказывали в высадке или же депортировали их спустя некоторое время. Кроме того, кто-то репатриировался, а кто-то уезжал в другие страны. Когда небольшое количество мигрантов из бывших перемещенных лиц репатриировалось в Советский Союз, в порту их провожал Анатолий Гордеев, тайный сотрудник Управления по репатриации, и за этим прощанием наблюдал стоявший неподалеку агент ASIO. После бегства Владимира Петрова, когда представители западной разведки беседовали с ним на различные темы, поднимался и вопрос о советском протоколе: кому полагалось провожать в порту отъезжавших из различных социальных категорий? (Что характерно, Петров не мог ответить на этот вопрос. Зато жена Петрова знала[903].)

Были еще и те, кто не репатриировался, а уезжал в другую страну – чаще всего в США. Прибывавшие в Австралию русские были частью большой диаспоры, у многих родственники и друзья жили в Соединенных Штатах, Канаде, Латинской Америке и Израиле. Они обменивались письмами, в 1950-е годы это чаще всего были аэрограммы – облегченные отправления на особо тонкой авиапочтовой бумаге. У русских из Китая часто имелись друзья и родственники, вернувшиеся в Советский Союз, и они осторожно поддерживали с ними переписку. У русских, приехавших в Австралию через Европу, вероятно, тоже оставалась родня в Советском Союзе, но они, как правило, или прекратили попытки общения, опасаясь подставить тех под удар, или же не хотели возобновлять контакты. Было некоторое (не поддающееся учету, но довольно значительное) количество русских, в основном мужчин, у кого в СССР остались супруги и дети; со временем они успели жениться (выйти замуж) заново и предпочли забыть о прежней семье. Для перемещенных лиц из этой категории, кто желал узнать о судьбе оставшихся на родине близких, главным каналом информации и связи служил Красный Крест. Но если запрос поступал от покинутой в Советском Союзе жены, разыскивавшей мужа, который успел обзавестись новой семьей, то разыскиваемый чаще всего не желал возобновлять с ней общение, и тогда сотрудник Красного Креста, проявляя понимание, просто сообщал его прежней супруге, что поиски не увенчались успехом[904].

Многие из русских, приехавших из Европы, были обязаны отработать два года по контрактам и только после этого могли самостоятельно строить новую жизнь в Австралии; другие – те, кто приезжал, заранее найдя себе поручителей (будь то частное лицо или организация), – в период адаптации во многом зависели от них. Некоторые институты русской общины уже существовали – отдельные русские клубы в крупных городах, несколько русских православных церквей, но по-настоящему за работу по созданию русской общины иммигранты принялись в начале 1950-х годов. Началось строительство новых церквей в тех районах, где компактно селились русские мигранты, и поначалу служили в них священники из числа перемещенных лиц, приехавших из Европы, хотя со временем в страну прибыли вместе со своими прихожанами и священники из Китая. Для издания газет и журналов на иностранных языках требовалось официальное разрешение из Канберры, причем часть материалов полагалось публиковать на английском[905], но к началу 1950-х годов в Мельбурне уже появилась русскоязычная газета (резко антикоммунистической направленности, с преобладанием членов НТС в редколлегии), тираж которой распространялся по разным штатам Австралии.

Мигранты поначалу обычно размещались в общежитиях в небольших городках, потом снимали квартиры в рабочих кварталах крупных городов, со временем приобретали участки земли и строили на них дома. Это были вложения денег в австралийские пригороды, но внутри своих новых домов переселенцы продолжили говорить по-русски, а такие неизменные атрибуты русской жизни, как блины, пирожки, колбаса и водка, продавались в специализированных магазинах, открывавшихся в тех районах, где компактно жили русские. На танцевальных и просто праздничных вечеринках выступали русские музыканты из Харбина и Шанхая, а шанхайские джазовые музыканты пользовались известностью и за пределами русской общины. Инженеры, особенно выпускники Харбинского политехнического института, находили работу довольно быстро, пусть даже простыми чертежниками, а вот музыкантам приходилось непросто – им портил жизнь местный Профсоюз музыкантов. Труднее всего было врачам: им чинила препятствия Ассоциация медиков Австралии. Большинство мигрантов оставалось «синими воротничками» не один год, а некоторые так и застревали на этом уровне на всю жизнь, даже если в прошлом занимали более высокое положение на социальной лестнице. Наглядным примером была судьба княгини Веры Долгорукой, которая по какой-то причине привлекла внимание прессы в июле 1950 года (впрочем, непонятно, какова была доля вымысла в ее рассказе о себе). Вера, чье детство прошло «во дворце в Риге», вышла замуж за князя Долгорукого – «представителя одного из самых знатных русских родов», который в 1930-е годы был интернирован нацистами, а потом сбежал в Румынию (в Германии оба они были перемещенными лицами). Княгиня, косметолог по профессии, не смогла работать по специальности в штате Виктория, потому что в Австралии не признавали диплом, полученный ею в Европе; она жила в Саут-Ярре, пригороде Мельбурна, и трудилась на фабрике щеточных изделий, а ее муж, князь, работал надзирателем в мигрантском лагере Рашуорт в Новом Южном Уэльсе[906].