Кто-то мне шепчет, чтобы я сделал… Но я никого не вижу.

Ха-ха. Теперь я ем себя. И даже не больно. Какой же я голодный! И какой же я вкусный! А этот, который во мне, говорит, что скоро станет мной».

Мм, получается, здесь держали детей – детский посёлок. И что-то с ними творили. Все они вели дневники. И судя по прочтённому и ещё по псу-мутанту – догадаться, примерно, несложно, чем здесь занимались. Но потом, как здесь написано: в наш мир кто-то вторгся. Но – только посёлок: обычные домики. А где же типа лаборатории – само здание? Под землёй?

Солдат положил листы на пол, покрытый сантиметровым слоем бетонной пыли. Неизвестно почему он вспомнил мальчика, шедшего к нему по минному полю. Подступы к своей точке минировали они сами. Семилетний кареглазый темноволосый мальчишка улыбался и радостно махал ему рукой. Виктор умывался под уличным умывальником, по штоку которого нужно бить ладонью, чтобы текла вода. Он замер не в силах оторваться, гадая, напорется мальчишка на мину или нет: нет бы крикнуть, предостеречь, чтобы остановился и стоял как вкопанный, не шевелился ни на один сраный миллиметр. Но это было так неожиданно, и – взрыв, естественно, произошёл. Осколки пролетели над самой головой, а кисть мальчика, перелетев колючую проволоку, шмякнулась возле ботинок. Потом этот мальчик долго приходил к нему во сне. И его сияющая улыбка – иногда выдавливала слезу из-под закрытых ресниц спящих глаз Солдата.

«Твой сын умер в отместку этого мальчишки», – пронеслась мысль.

– Дебильная, дебильная мысль! – вскочил Виктор на ноги и начал крушить всю оставшуюся мебель лезвием сапёрной лопатки. – Дебильная, дебильная!.. Сука!.. Сука, дебильная!.. – Он упал на колени и беззвучно бесслёзно заплакал, а потом громко рассмеялся, задрав лицо к потолку. В дыре размером футбольного мяча кто-то – или что-то – промелькнул.

Солдат взметнулся с колен, не дожидаясь сверху пули в голову, вышиб ногой дверь детской, промчался к следующей двери. Не стал медлить, как и в предыдущем доме – в пустой комнате перемахнул через раму разбитого окна и под огнём неуёмного стрелка помчался преодолевать следующую полосу неудавшейся, пока ещё молодой, жизни.

Когда Солдат в первый раз поднялся по пригорку дороги к посёлку – насчитал пять домов с одной стороны и пять с другой. Но теперь, оказалось, их было шесть слева и восемь – где он сейчас – справа. А это – шестьдесят восемь: число начала войн.

– Значит, это моя война, – прошептал Солдат, перепрыгивая следующий забор последнего дома. – И я – не отступлю. – Пуля обожгла плечо, разметав волокна толстовки. «Да и фиг с ней, – подумал Виктор, смеясь во всё горло в беззвучном смехе. – Когда снайпера одолею, сниму с него футболку и обзову трофеем. А ещё – возьму на вечную память его – башку-у-у!»

Солдат вломился в окно, шнурок берца зацепился за отошедшую крупную щепу разбитого наличника. Виктор упал и прокатился по полу, оставляя в пыли след широкой тропы. Уткнулся в наваленные кучей стулья. «Ведь это последний дом. Сейчас снайпер со своей винтовкой сделают из стен и крыши мясорубку, из дыр которой лезущим фаршем будет мясо моего тела». Но, как ни странно, выстрелы прекратились. Возможно, временно.

– Наверное, – пробурчал Солдат, – эта комната тоже детская. – И когда он осмотрелся, то увидел, что комната, не считая толстых ковров из пыли и разбитых окон, не тронута. Обои – салатового цвета: такой цвет больше всего нравился Илюшке; люстра-глобус под потолком: такая же висела в комнате сына; пластмассовая машина с педалями, чтобы кататься, где на спинке сиденья прилеплена наклейка «БУМ-ХАМ»: такая же, как… – Нет, – тихо произнёс Солдат. – Это совпадение… как если бы снять джек-пот. Это – обычное редкостное совпадение. Как же я ненавижу эти самые совпадения.

Виктор быстро пробежался глазами по комнате, выделяя взором каждый предмет: этого не может быть! – это не комната моего сына!

На стене висела фотография мальчика в чёрной деревянной рамке, прикрытая стеклом, – очень ему знакомого. Но Солдат никак не мог вспомнить – кто это. Зато – отлегло на сердце: значит, детская принадлежит не его сыну, Илюшке. Да конечно – нет! Что за глупость?! Причём здесь его сын?! Это уже слишком неприемлемо! Или – как другие говорят: не смешно!

Солдат пнул камуфлированного коня, стоящего на колёсиках: и конь такой же. На полке перед взором предстали три игрушки: ванька-встанька, юла и большущая матрёшка.

Это невыносимо.

Уже стало страшно подходить к письменному столу. Там виднелись серые листы открытой тетрадки. Виктор никогда не курил, разве что пару раз довёл до губ пепел сигареты, набитой анашой. И то – получилось так, что водки не оказалось, но как-то нужно было на войне помянуть погибших друзей. Да ещё несколько раз искурил косяк, когда пребывал в унылом трансе. Но сейчас – Виктор желал просто задохнуться сигаретным дымом, когда прочитал:

«Папа, мой. Спаси меня, пожалюста».

Этого… не может… быть. Таких совпадений – не бывает.

– Мой сын так говорил – пожалюста. – «При чём здесь мой сын?! Оставьте его в покое! Он давно уже умер! Умер! Уме-е-ер! Он был маленьким и ещё не мог писать!»

«Убили, убили, убили!»

– Это кто? Это кто сейчас сказал? – Виктор посмотрел на двор за окном. – Или я схожу с ума? – спросил он себя сощурившись. – Или меня убили? Или я давно мёртвый?! Или… или я сейчас убью весь этот поганый мир. Найду самый мощный ядерный заряд и разнесу этот грёбаный шарик! Где мои боги?.. – простонал Солдат жалобным голосом, упал на колени, склонил лицо. Подбородок прижался к груди, веки сомкнулись.

Солдат притих.

«Папка, папка с работы пришёл!» – Тот мир, в котором вы не живёте, давно сдох… – шептала чья-то ненависть. – «Папка, мой папка, я так тебя люблю!» – Будьте оба прокляты, – захлёбывался гневный шёпот. – «Папка! Пап-ка!... Пап-п-п-па-а-ап… Бха-ап, бхг-ых, па-а-а-а… бль-па-ап, а-а-апа… б-ха…»

– Однажды, – шёпотом произнёс Виктор, – я высоко взлечу. И больше – никогда не упаду. И тогда я основательно пошатну ваш мир. И если непомерная злоба, завёрнутая в неистовую ненависть, ненасытно переполняет вас, ваш позорный мир, то тогда ответьте мне: кто решил, что, когда ваш мир уничтожает человека – человек не может уничтожить этот мир? Я уничтожу мир ваш так, что вы больше никогда не сможете возродиться. Я больше не пущу вас – на наш Миргард. И на расстоянии звёзд – я испепелю ваше появление.

И Виктор услышал смех: это были смешки несостоявшихся клоунов и дебилов, смех падших и обезумевших, смех ненавистных и злобных, смех рвачей и позорных недочеловеков, считавших себя избранными. И много, много ещё кого – у кого нет чести и справедливости, нет чистоты сердца и богом данной доброты, у кого в душах одна лишь зависть и жмотство. И кто-то сквозь смех очень тихо прошептал:

– Поживём – увидим.

– Да пошло оно всё. – Солдат встряхнул головой и пошёл из детской комнаты в последнюю дверь, отделявшую его перед таинственным снайпером, засевшем на верху очень высокой каланчи и не желающем видеть гостей.

Не желаешь – так заставим.

От последнего дома до заправочной станции – ширина футбольного поля, может, чуть меньше. А ещё – метров двадцать до самой каланчи.

Виктор усмехнулся: надо же, пожарная башня стоит почти впритык с бензоколонкой.

По обе стороны дороги, шедшей по горизонту, разрослись двухметровые туи. Площадь – из ровного асфальта блестела, словно каток для зрелищных катаний по льду. Вдалеке справа и слева возвышались торговые палатки. Над одной возвышался билборд, в центре которого – к губам в красной помаде прикасался столбик белого мороженого.

«Это – для родителей, которые приезжали навестить несчастных детишек? А что – возможно, так и есть. Есть пионерский лагерь – а этот для несчастных деток, вошедших сюда по «собственной воле» – по воле глупых родителей. Или тех родителей – кто без оглядки отказался от родного чада».